Приёмыши революции (СИ)

- Там, в одном местечке - не помню названия его… нам один чудак встретился… проповедник, как он говорил… Трус и вероотступник, как мы тогда решили. Он принялся смущать солдат, призывать к дезертирству, говорил, что ни один настоящий христианин и в руки-то оружие брать не должен, и что ничем не оправдывается нарушение божьей заповеди - «Не убий». Двое из нашего отряда соблазнились этими россказнями… Мы убили всех троих, конечно, долго смеялись над ними… А теперь я думаю, он в чём-то был прав… Что корить бунтовщиков, что они отреклись от веры, если мы ещё хуже? Они-то просто безбожники, а мы на словах веруем, а на деле заповеди Божьи давно забыли…

- Поверьте, и я всё чаще думаю о том.

========== Июль-конец 1918, Мария ==========

Июль - конец 1918 года, Урал и Пермский край

Первый месяц Мария часто просыпалась, слыша будто бы в ночи выстрелы и взрывы - хотя на самом деле слышать их не могла. Теперь не просыпалась, и если взаправду слышала - привыкла. Теперь скучала ещё и по старой Олёне, по приёмным сестричкам и братику - привязалась к ним очень, а что сделаешь? Пришлось разделиться, когда Пашка был прикомандирован к Тагильскому отряду Красной Армии - сам попросился, невмочь уже было на мирных постах отсиживаться, не скажешь же вот так, что не просто отсиживается, а царевну укрытую охраняет, да это и самому себе уже не скажешь, а Мария сказала, что пусть кем хочет, санитаркой, поваром, да хоть и тоже бойцом, а берёт её с собой, так и охранять надёжнее выйдет. Пашка поругался-поругался с нею, но признал - со старухи и детворы охрана всё одно так себе, при нём действительно безопаснее будет. Эвакуировать бы их, быть может, сразу подальше в тыл, да не так легко это сделать… Вот казалось же, что и Тагил - очень даже далеко…

Там, в Тагиле, умер дед Егорий - умер тихо, во сне, и как-то очень уж неожиданно и для своей родни, и для Марии. Вроде бы, и знали, что старик возраста уже такого, до какого не каждый и доживает, вроде, и сам он то и дело говорил, что пора ему уже на погост и давал на этот счёт какие-то распоряжения - не много-то их и было, и о том, что не ляжет в землю у родной деревни, он не печалился - не всё ли равно, в какой земле лежать, и служб по себе никаких не просил - Господь и так примет, и в рай или ад - уж как заслужил. Троих сынов и двух дочерей пережил дед, из них только один дожил до лет совершенных и свою семью имел. Много горя выпало на его долю, но несчастливой он свою жизнь не считал - дожил ведь до правнука, да до свадьбы любимой внучки, в зяте души не чаял, о чём ещё можно было мечтать? О победе, о мире на родной земле, да о правнуках, уже в законном браке рождённых… Но это, может быть, уже и жирно будет.

Старая Олёна выла в голос, ревели дети, плакала и Мария - деда, несмотря на его сварливость, она успела полюбить. Хоть от него, инвалида, пользы хозяйству ровно никакой не было, однако казалось, что на нём, как на старом кряжистом дереве, весь дом держится. А через месяц снова слёзы были - прощались надолго, кто знает, может быть, навсегда. Долго всхлипывала Матрёнушка, не желая разжать ручки, которые сцепила вокруг Марииной шеи, долго крестила и целовала Олёна Пашку и давала наставления Олежке, вперемешку браня его на чём свет стоит. Но как ни трогали Олежку бабкины слёзы, он решил твёрдо - остаётся, идёт к Пашке в отряд.

- Нешто, у нас в семье один ты мужик? И я хочу родную землю защищать…

- Куда? Тебе учиться надо…

- Потом выучусь. Когда недобитков этих заколотим туда, откуда они вылезли.

- Ты винтовку-то поднять сможешь, защитник?

Однако Олег поднял. В общем, устал Пашка с ним спорить - всё же 16 лет парню стукнуло, уже не ребёнок, хотя и не взрослый, конечно.

- Опять же, и за этим ещё на одного больше, кому приглядеть.

Этого - то есть, Егорушку - Мария решила оставить при себе. Хватит бабке хлопот и с внуками, ещё правнука на неё, немощную, вешать. Мария как-то уже забыла, что по крови Егорушка родня им, а не ей, да и Пашка гордо хвастался сослуживцам сынком, и ни один почему-то не спрашивал, почему это у ребёнка глаза чёрные, а у обоих родителей - голубые.