Приёмыши революции (СИ)

Ему никак не было тридцати, впрочем, о возрасте Татьяна его не спрашивала. Ранен он был нетяжело, в ногу, но ему не повезло упасть в реку, и пробыв долго в холодной воде, прежде чем был выловлен санитарами и в суматохе отправлен вместе с ранеными красных, он сильно застудился, по каковой причине, в основном, с ним и было столько возни. Первые дни по прибытии он в себя не приходил, сильно бредил и жар у него был такой, что Любовь Микитична, глядя на него, только молча качала головой, что у неё, уже выучила Татьяна, означало: «умрёт». Но не умер, через три дня первый раз открыл глаза и посмотрел вокруг почти уже осмысленно - Татьяна тогда как раз была подле него, на четвёртый день вечером внятно попросил, увидев соседние койки за ужином, себе супу, и ночью спал уже вполне удовлетворительным, спокойным сном. Когда наутро Татьяна принесла ему завтрак, он взял ложку и ел с жадностью и доев, застенчиво спросил добавки. Татьяна отметила, что цвет его лица посвежел и огромные голубые глаза - пожалуй, выглядящие несуразно, не по возрасту наивными и сочетающиеся с короткой рыжеватой бородой и усами очень странно - смотрят вполне ясно. Когда она хотела уже забрать у него опустевшую миску, он схватил её за руку и с жаром, смущаясь и запинаясь, проговорил:

- Благодарю вас… Ах, как хорошо, что я чувствую вашу руку! когда, очнувшись, я увидел вас у своей постели, я подумал сперва, что я уже на небесах и вижу ангела… Однако вы не бестелесное создание и не видение… Скажите, как вас зовут? Где вы служили раньше? Я уверен, что уже видел вас, что вы так же входили в мою палату, во второй год войны с немцами… Я был ранен дважды, в плечо и в руку…

Внутренне холодея - «Господи, нет, Пресвятая Богородица, затвори ему уста…», она со спокойной улыбкой ответила ему:

- Вы, вероятно, ошиблись, меня зовут Лайна Ярвинен и я уверена, что мы не были с вами знакомы. В ту войну я ещё жила в родной деревне, а в орден пошла лишь теперь…

Это было, положим, не совсем точно, в те годы Лайна Ярвинен жила уже в Екатеринбурге и трудилась в комитете по сбору помощи для инвалидов и их семей, но ей не хотелось даже произносить название этого города лишний раз. Она довольно хорошо научилась имитировать акцент, который особенно хорошо был выражен у Хертты, и почти никогда не сбивалась. И кажется, он удовлетворился её объяснением, хотя и заметно погрустнел. Татьяна же дрожала ещё долго. Надо ж было такому случиться, чтоб ей встретился один из тех солдат, кто видел её тогда, в той же форме, в той же роли…

В следующий раз, когда она зашла в его палату, он подозвал её и проговорил тихо, виновато:

- Простите меня, прошу… Вы подумали, верно, что это такое глупое мужское ухаживание - сказать, что я видел вас уже прежде когда-то… Я вовсе не хотел этим обидеть вас. Не знаю, что на меня нашло и что мне померещилось. Тем более я должен был подумать, что никакой женщине не бывает приятно, что её сравнивают с какой-то другой… Вы же женщина действительно необыкновенная, и единственное объяснение моему узнаванию могло б быть, что прежде вы являлись мне во сне, но этого я тоже говорить не буду, потому что вы подумаете снова, что я легкомысленно шучу и вольничаю…

- Вы ведь уже сказали, - рассмеялась Татьяна.

- Да, и в самом деле…

Мир был восстановлен.

На вторую неделю Владимир добился позволения выходить гулять - хотя был ещё очень слаб и нога его очень беспокоила, а колясок у госпиталя не было, только костыли, они в нужном количестве изготавливались местными умельцами, которые храбрились изготовить полностью из дерева и коляску, да хоть карету с вензелями, если б предоставил им кто чертёж. Пуля у него кости не задела, зато задела, похоже, сухожилие, и это вызывало тревоги, да и при ходьбе, даже с костылями и при переходах недлинных, от скамейки до скамейки, доставляло проблемы немалые, но он говорил, что двигаться ему попросту необходимо, потому что отлежал себе уже всю спину и попросту тело расхлябается и привыкнет к болезни. Татьяна улыбалась - по её наблюдению, избытком мужества Владимир не отличался, в этом взрослом мужчине было много от ребёнка - и эти его большие, в опушении густых ресниц глаза, и взволнованный, полный эмоций голос и такая же жестикуляция, однако он делал попытки хотя бы изобразить, внушить себе, что он стоек и крепок, и она уважала эти его попытки, и тактично не замечала, когда во время перевязок он стонал от боли и едва не плакал. На очередной прогулке он остановил её и спросил, есть ли у неё свободная минутка для очень серьёзного разговора. Минутки у Татьяны как правило не было, однако третьего дня они отправили несколько человек выписавшихся и пока не приняли новых, и загружен персонал был не сильно, можно было уделить некоторое - недолгое, конечно - время беседе.

Владимир потупился, сколько-то времени с деланным интересом разглядывая свои ботинки и концы костылей, потом поднял глаза, моргнул ими в своей обычной ребяческой манере.

- Я, сестра, конечно, не вполне ещё здоров, однако скоро уже буду…