Приют контрабандиста

С войной не заладилось. Сербия с Грецией вышли из Балканского союза и ополчились против Болгарии. Окружённая врагами, она едва продержалась сорок два дня. Продержалась бы дольше, но помочь ей отказалась даже Россия, и мечты Костадиновых вернуться в родные места поблекли. Вот только с ними поблекла и вера в спокойную жизнь на чужбине.

На сёла малоазийских болгар повадились нападать черкесы, перебравшиеся в Малую Азию после русско-турецкой войны. Да и турки, бежавшие из частично освобождённой Болгарии, придумали селиться рядышком, то есть по соседству с теми, кого сами в своё время превратили в беженцев. Их соседство приносило лишь смерть и разорение. К тому же назревала Первая мировая, и турки добрались до уединённых малоазийских сёл: отняли скот, продовольствие и насильно забрали болгарских мужчин, чтобы их первых отправить на гибель под флагами Османской империи.

Честно говоря, я немножко запуталась во всех этих войнах, но из рассказа деда Кирчо поняла главное: в тринадцатом году сотни тысяч малоазийских болгар пересекли пролив Дарданеллы и хлынули на полосу греческой земли, которая отделяет Родопы от Эгейского моря. Турецкие башибузуки бросились за ними в погоню и порубили до шестидесяти тысяч беженцев прежде, чем те достигли границ Болгарии, а дед Васил, прапрадед Вихры, поостерёгся сразу вести семью через Родопы и с тридцатью тысячами беженцев ненадолго обосновался в Дедеагаче, современном Александруполисе, а это, если смотреть по карте, примерно на середине пути от пролива Дарданеллы до Маджарова, тогда ещё названного Ятаджиком.

Турки добрались до них и там. Часть истребили, остальных повели обратно в Малую Азию. Колонна пленных растянулась на семь километров, и неизвестно, чем бы всё закончилось, но отрядам воеводы Димитара Маджарова удалось их отбить. Теперь уж дед Васил и другие уцелевшие согласились немедленно отправиться в Родопы. До границ свободной Болгарии им предстояло одолеть не меньше ста километров горного пути. Турки, разумеется, не успокоились и нагнали беглецов на подступах к Ятаджику, однако напасть открыто побоялись и устроили засаду на берегу Арды, то есть на тогдашней границе с Болгарией.

Башибузуки ударили, и Арда наполнилась «морями крови», о которых благодаря головоломке Смирнова я узнала задолго до приезда в Маджарово. Дед Васил спасся и после всех войн, когда турецкая граница отошла в сторону, а Ятаджик временно сменил название на Дупницу, возвратился сюда – занял этот пустовавший дом. И я, конечно, вспомнила, что и мой прадедушка, Пётр Иванович, подобным образом занял пустовавшую немецкую виллу в Кёнигсберге. А ведь во́йны где-то продолжались и сейчас. Оплаканные дома по-прежнему меняли хозяев, и думать об этом было грустно.

Дед Кирчо сказал, что семья его дедушки поначалу жила бедно, чуть ли не беднее тех лет, когда они томились в малоазийском Коджабунаре. Получив по земельной реформе тридцать соток земли, они завели кое-каких овец, попробовали выращивать виноград и зажили получше. Дед Васил умер на кровати, со временем доставшейся деду Кирчо, а тогда перешедшей деду Ивану.

Виноградники толком не укрепились, и дед Иван после смерти отца забросил их. Овец, правда, не отдал, но сам пошёл работать строителем. Прокладывал первые штольни, когда здесь только началась пробная добыча свинцово-цинковой руды. Возводил рудные бункеры в лесу на меандре где-то между нынешним природоохранным центром и пляжем «я таджика». Мост через Арду ещё не навели, и руду из штольни – той самой, куда я заглянула одним глазком, – переправляли в вагонетках по канатной дороге.

Своего сына, то есть деда Кирчо, дед Иван отправил учиться в первую мужскую гимназию в Сандански, а следом уговорил поехать в Станке Димитров и поступить в горное училище. После учёбы дед Кирчо, поработав в угольных шахтах Димитровграда, вернулся к отцу и не узнал родной город. В шестидесятые здесь всё изменилось, и шахтёры, прежде ютившиеся в палатках на левом берегу Арды, переселились в пятиэтажные панельки. С каждым годом людей в Маджарове становилось больше. Повсюду сновали обслуживающие рудник автобусы, строились магазины, насосные станции, казармы, выкапывались водохранилища, а к отдалённым уголкам бывшей кальдеры протягивались электрические провода. Через Арду перекинулся бетонный мост, и гружённые рудой австрийские самосвалы выехали из Маджарова прямиком в Кырджали.

В Маджарове дед Кирчо познакомился с будущей женой, Стефкой, теперь уж двадцать лет как погибшей в лесном пожаре за Бориславцами. Она приехала сюда из Софии геоморфологом, работала в диспетчерской шахты, затем устроилась в маджаровский культурный центр, и люди сходились послушать, как Стефка поёт «Субботний, субботний вечер – праздник для моей любви». Дед Кирчо напел нам по-болгарски эту песню, и получилось у него плохо, но мне понравилось, потому что из всего, что он вспомнил о своей жизни, лишь этот едва различимый напев, кажется, действительно заставил его расчувствоваться.