Приют контрабандиста

Закрыв Честертона, пробежалась по прочим книгам Смирнова, но быстро сдулась. Только растревожила внутреннего ворчуна, перечитав, как Хилтон описывает воздух горного монастыря Шангри-ла: «Такой чистоты, будто прилетел с другой планеты, – радовал при каждом вдохе. Дышать следовало вдумчиво и размеренно, и это, хотя поначалу доставляло неудобства, постепенно привело их души в состояние почти восторженного спокойствия». И ладно с вдумчивым дыханием и восторженным спокойствием, но воздух, чистый, будто прилетел с другой планеты? Что?! Чистый, как на Марсе или на Венере? Почему Хилтон выбрал именно это сравнение? Разрушил всю идиллию монастырской жизни под заснеженным Каракалом!

Я не поленилась скачать оригинальный текст. Убедилась, что переводчик ничего не напутал. Хилтон так и написал: «The air, clean as from another planet». Возмущённая, я настрочила Насте о живительном воздухе марсианских пустынь, но поморщилась и стёрла сообщение. Затем накатала сообщение с просьбой скинуть мне фотографии из горной библиотеки – на айфоне снимки, надо полагать, вышли более удачные, – но стёрла и его.

– На сегодня хватит, – сказала я себе. – С библиотекой разберёмся завтра.

Сон пропал, и я выбралась из овчарни. Прогулявшись по ночному двору, увидела, что все собрались на веранде. Услышала монотонный голос деда Кирчо. Поднялась на второй этаж, скудно освещённый двумя потолочными светильниками, и тихонько продвинулась по скамейке к Гаммеру.

В чашах светильников бились мотыльки. Дед Кирчо, двумя руками опираясь на выставленную трость, сидел во главе стола на краешке единственного стула с высоченной резной спинкой. На столе лежали карты и фишки неизвестной мне игры. Рядом с Гаммером притулился сонный Богданчик. Он явно скучал, но по примеру Гаммера старался слушать деда Кирчо. На противоположной скамейке сидели Вихра и Настя. Навалившись на стол, они смотрели в смартфоны и подъедали оставшийся после ужина инжир. Их лица то и дело вспыхивали разноцветными отблесками экранов. Глеба я заметила не сразу. Скрытый в полумраке за кадками с геранью, он облокотился на деревянный парапет и смотрел в сторону Моминой скалы.

Гаммер шепнул мне, что дед Кирчо застиг их за настолкой, которую принесла Вихра.

– Сочувствую, – прошептала я в ответ.

– Да нет… Игра скучная. И на болгарском. Лучше бы «Гномов» достали.

– Завтра достанем, – улыбнулась я.

По словам Гаммера, дед Кирчо больше часа привычно рассказывал о знакомых из Советского Союза, о советских строителях и вообще перечислял всё советское, что было хоть как-то связано с Маджаровом, и, кажется, наконец перечислил всё без остатка. Даже Гаммер, слушавший с интересом, испугался, что дед Кирчо, не отыскав в памяти ничего новенького, пойдёт по второму кругу, а тот вдруг завёл речь о своём детстве. Значит, я пришла вовремя.

Говорил дед Кирчо путано, сбивался на непонятные мне болгарские словечки, иногда вовсе затихал, будто увязая в воспоминаниях, но потом отступил поглубже в историю Костадиновых – прапрадедов Вихры – и заговорил хорошо.

Свой род они вели от болгарина, родившегося ещё в ту пору, когда роженицу в Родопах после захода солнца не выпускали на улицу, опасаясь, что дикий зверь отнимет у неё грудное молоко. Главой семьи тогда называли дедушку. Он владел домом, благословлял еду. Никто не смел сидеть, когда он входит, и просьбами его напрямую никто не беспокоил. С просьбами ходили к бабушке, а уж она передавала их дедушке, который через бабушку на них отвечал.

– В общем, давно это было, – заключил дед Кирчо.

О том Костадинове он только и знал, что его семья жила в Родопских горах и, укрываясь от турок, отказывалась покидать родные места вслед за теми, кто искал спасения в Малой Азии. Если я правильно поняла, Малой Азией называли полуостров между Чёрным и Средиземным морями, где теперь расположилась почти вся современная Турция. Болгары, армяне, греки и прочие беженцы нарочно селились там в неприветливых и малообжитых уголках, чтобы держаться подальше от главных дорог Османской империи. Между тем турки разрушали последние монастыри и крепости Родоп, вынуждали горцев принять ислам, а в наказание за упрямство убивали.

Настал день, когда и внук Костадинова бросил свой опожаренный дом. Спрятался среди порубленных тел, чтобы самому не попасть под ятаган, – а турки рубили и детей, и стариков. Потом добрался до Малой Азии, где поселился неподалёку от Мраморного моря, в селе Коджабунар. Там родился дед Васил – первый из Костадиновых, кого дед Кирчо знал по имени. И вроде бы жили неплохо, но обрадовались, когда в тысяча девятьсот двенадцатом году началась Балканская война, потому что мечтали вернуться в Родопы и на пожарищах построить новые дома.