Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками

– Ну, раз ничего не получается, придется мне вытаскивать тебя самому, – вздохнул Барнаби.

Она убрала руку с края раковины.

– Не получается.

Барнаби застонал.

– Ладно.

Барнаби всегда работал вполсилы, и его мускулы давно ослабели и подернулись жирком.

– Девочка, но ты тоже должна мне помочь… А то я тебя не вытащу.

Ему в голову лезли не самые благородные мысли: «Чертова толстуха, тебя отсюда вообще не выволочь». Он представил, как люди в защитных очках вызволяют эту толстощекую телку с помощью паяльной лампы, а босс обвиняет его в понесенных убытках.

– Господи, девочка, ты только…

– Мне больно!

– Поставь сюда правую ногу и оттолкнись… Ах, черт!

Барнаби посмотрел на часы. До отхода парома оставалось семь минут.

– Нет, так ничего не выйдет. Ты пока держись, а я сбегаю и скажу, чтобы они задержали паром. И попрошу помощи…

Ударил гром, и они оба подпрыгнули от неожиданности. Рыжая стукнулась головой о хитиновую стенку раковины. Ее серые глаза наполнились слезами.

– Простите, сэр, но у меня не получается, – тяжело дыша, пробормотала она. – Только, пожалуйста, пожалуйста, не оставляйте меня здесь одну.

Барнаби сразу остановился. И зачем она только назвала его сэром.

– Ладно, – с удивлением услышал он свой голос. – Давай попробуем еще разок.

Они стали действовать по принципу тяни-толкай. Барнаби тянул, Рыжая отталкивалась ногами. Рыжая отталкивалась, Барнаби тянул. Маятник качался туда-сюда: Барнаби тянул так, что на его тощих руках вздулись синие вены, а Рыжая подскакивала, танцуя на цыпочках на скользком «полу» – и вдруг снова опрокинулась назад. И потянула Барнаби за собой. В раковине эхом отдались их придушенные крики и сухой треск костей.

– Вы на меня еще сердитесь?

Прошел час с того момента, когда затих шум мотора уходящего парома. На «Город морских раковин» надвинулась ночь с ее неумолимой темнотой. Лицо Барнаби оказалось совсем рядом, и Рыжая с беспокойством ощутила каждую пору на своем лице и каждый волосяной фолликул на голове. Она широко и отстраненно улыбнулась.

Барнаби потирал ногу, угрюмо всматриваясь в дыру на вершине раковины, сквозь которую виднелось небо. На песок упали первые крупные капли дождя. Руки у него покрылись гусиной кожей. Задрожав, он застегнул верхние пуговицы рубашки. Стенки раковины становились просто ледяными.

– Когда придет ваш босс?

– Я же говорил тебе, детка. Часов через двенадцать, не раньше. – Барнаби обхватил курчавую голову руками. – Как ты думаешь, когда твои родители забьют тревогу?

Рыжая дернула шнурок кроссовки.

– Трудно сказать.

Мать Рыжей уехала по делам. Она работает «по вызову» и часто исчезает сразу после звонка. Рыжей это не совсем понятно, ведь ее мать числится безработной.

– Вырастешь – поймешь, – со вздохом произносит мать, невесело улыбаясь.

И Рыжая старается не расспрашивать.

Мистер Пападакис ведет себя довольно странно. В плохие дни он считает, что Рыжая – плод его воображения. В хорошие дни окружает ее вежливой заботой, от которой Рыжую тошнит.

– А где твой отец? Настоящий отец?

Рыжая никогда не видела своего биологического отца. Мать упомянула о нем лишь однажды, небрежно махнув рукой: так, один дождливый день в «Миске и койке». Рыжая даже не видела его фотографии. Но ненавидела отца всей душой. Она уже слышала о генетике и представляла своего папашу толстым кривоногим типом, который накачивался всякой дрянью, и от нее у Рыжей все эти гормональные проблемы и чудовищный цвет волос.

– А как тебя зовут, детка?

– Ры… Лилит.

– Да, ты похожа на Лилит, – улыбнулся Барнаби.

– Правда? – c надеждой переспросила девочка. – Точно похожа?

Лилит – имя из ее прошлого, которое она забыла, когда они переехали на остров. На материке все звали ее Лил. Это было еще до того, как тело распухло до неузнаваемости. Теперь же все в школе дразнят ее «рыжей коровой» и при этом демонстративно жуют жвачку. Она так к этому привыкла, что сама стала называть себя Рыжей, делая вид, будто это забавляет ее не меньше, чем ее мучителей.

Иногда призрак Лилит навещает ее новое тело. По ночам он со стенаниями бродит по коридорам ее конечностей, раскачивается на башне бедер и под сводами груди. «Подростковые боли», – пожимает плечами мать.

Услышав свое настоящее имя, Рыжая, словно мантию, сбросила с плеч свою неуклюжесть.

– А вы знаете, на кого похожи?

Барнаби покачал головой.

– На Гарри Гудини.

– Гудини? – усмехнулся он. – Вот это новость. Тогда можешь называть меня фокусником. А вообще-то меня зовут Барнаби. Я здесь работаю уборщиком. Заставляю исчезать мусор, – засмеялся он, и его смех гулко отозвался в темной раковине. – Но набор трюков у меня не ахти какой. Выпутываться, как Гудини, я не умею. Так что из этой раковины я нас вызволить не смогу.

– Гудини мой любимый артист, – застенчиво сообщила Рыжая.

– А почему не какая-нибудь рок-группа? «Чаудеры», «Григорианцы» или как их там?

– Через три месяца о них уже никто не вспомнит. А Гудини – навечно.