Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками

– Значит, дочь босса шастает по раковинам, – покачал головой Барнаби. – А ты как здесь оказалась? Тоже с дружком хотела встретиться? – Он ткнул Рыжую локтем в бок чуть сильнее, чем того требовали обстоятельства. – Или в прятки играла? Изображала улитку?

Рыжая шмыгнула носом, и у нее заблестели глаза. «Господи, – подумал Барнаби. – Сейчас разревется». Он неловко потрепал девочку по плечу.

– Ну, ладно, ладно.

Она уткнулась ему в плечо, сначала неуверенно, потом все более настойчиво. Барнаби увидел, что по ее рыжим кудряшкам ползет вошь, и осторожно смахнул ее рукой. И на него неожиданно нахлынула любовь к этой толстой подружке по несчастью. Он стал фантазировать: «Я ее усыновлю и воспитаю, как родную дочь. Мы будем ездить на материк и смотреть на фокусников».

Это чувство наполняло его радостью. «Я хороший человек, – с удивлением думал Барнаби, поглаживая девочку по волосам. – Со мной все в порядке».

– Не бойся, детка, – бормотал он, поглаживая ее по влажной спине. – Все будет хорошо.

На грязный пол раковины упала одинокая капля.

Рыжая улыбалась: ей хотелось верить этому человеку. Она не знала, как ответить на его вопрос, почему она тут оказалась. Но чувствовала, что всю правду говорить нельзя. Внутри ее была запрятана какая-то пружина, грозившая вот-вот распрямиться, причем с каждым годом это ощущение становилось все сильнее. Рыжая свернулась калачиком в холодном изгибе раковины. «Так и нужно жить, – шептал ей внутренний голос. – Оденься в панцирь и никого не подпускай к своему сердцу».

Ветер снаружи утих. Вода мерцала и переливалась, словно там плавали тысячи светлячков. Все вокруг застыло, как бывает перед грозой. Голубоватые мотыльки выделывали в воздухе сложные пируэты. Луна была похожа на часы без циферблата. По спине у Рыжей пробежал холодок, сердце гулко застучало. «Сейчас что-то произойдет», – думала она. Казалось, невидимая рука включила внутри раковины звук. Рыжая слышала, как гудят ее кости. Закрыв глаза, она уловила шум моря. Раковина потрескивала на ветру. Взрослые голоса внутри Рыжей умолкли. «Господи, ну пожалуйста, сделай так, чтобы что-нибудь случилось», – молила она. Рыжая смотрела на грязные обгрызенные ногти Барнаби. Она даже не знала, на что надеяться. На что-нибудь.

Рыжая уже испытывала нечто подобное. В первый вечер в доме мистера Пападакиса. Он смотрел телевизор, а она шла в кухню и задела юбкой его кресло. Он вдруг вцепился в нее, как клещами, и насильно посадил к себе на колени. Рыжая была так удивлена, что даже не сопротивлялась. Руки в коричневых пятнах стали суетливо блуждать по ее бедрам. Ей стало до ужаса противно, но она продолжала неловко сидеть у него на коленях, глядя прямо перед собой. По телевизору показывали «Кто еще тебя так любит?», и Рыжая громко смеялась над плоскими шутками. Медленно склонив голову, мистер Пападакис лениво и безразлично посмотрел на нее. Потом, чуть скривившись от отвращения, столкнул ее с колен. Точно с таким же выражением он заглядывал в холодильник и, учуяв там что-то несвежее, раздраженно захлопывал дверцу.

Следующие несколько недель Рыжая провела в полном замешательстве. В ней клокотала глухая ярость. Она с вызовом фланировала мимо кресла мистера Пападакиса, повыше задрав свою розовую юбку-шорты и как бы провоцируя облапить ее снова.

Это чувство незащищенности теперь преследовало Рыжую постоянно.

– Эй, детка! С тобой все в порядке? У тебя, случайно, не аллергия? – забеспокоился Барнаби.

«С лицом у нее что-то не так», – подумал он. Глаза у Рыжей были закрыты, щеки раздулись, губы кривились. Она была похожа на обезьянку, изображавшую человеческую страсть. А потом вдруг прижалась к нему. От нее пахло мылом, чистыми волосами, травой и яблоками. Запах был такой детский и невинный, что у Барнаби замерло сердце. Ее детские зубки звякнули о его коронки, словно на вечернем чаепитии столкнулись две фарфоровые чашки.

– Ты что, девочка? – изумился Барнаби, отталкивая Рыжую от себя. – Зачем ты это сделала, Лилит?

Снаружи послышалось глухое ворчание грома, многократно повторенное раковинами. Поднялся ветер. Их напряженное дыхание эхом отдавалось внутри перламутровых стен.

Барнаби так и не получил ответа на свой вопрос. Рыжая отпрянула, сжавшись, как побитая собака. Ветер завывал с апокалипсическим надрывом, будто мир больше не мог хранить свои секреты. Открылись небесные шлюзы, и хлынул дождь. Раковина зазвенела, как камертон. А вскоре в темноте раздался трубный звук, которого так долго ждал Барнаби.