Приказано молчать

Это широкое ущелье начиналось в нескольких километрах от села, уходило между горами в тыл и, круто поворачивая и сужаясь, упиралось в невысокую гору, за которой начиналось другое ущелье. Оно петляло, поворачивало то в тыл, то к границе и, наконец, выходило к пограничным знакам. В этом ущелье комотрядовцы заготавливали лес. А в Кача-Булаке, где росло много малины и шиповника, часто ходили жители села за ягодами, встречая иногда в малинниках медведей.

Было темно, когда подводы с комотрядовцами выехали с заставы к месту заготовки леса. Ехали молча. Они еще не отвыкли от тех тревожных дней, когда в походе сказанное громко слово могло принести смерть всему отряду; но скрип несмазанных осей был слышен далеко и говорил о том, что хозяева не очень-то заботятся о маскировке.

На горе, в которую упирается ущелье Кача-Булак, подводы остановились – Кучукбаев заметил приближавшихся всадников и решил дождаться их, а потом спускаться вниз.

Всходило солнце. Утренние золотисто-опаловые лучи его осветили пик Хан-Тенгри, гладкостенной пирамидой возвышающийся над снежными вершинами гор. Одна грань была освещена солнцем, две других оставались темными. Свет, тень и расстояние создавали ощущение того, что над горами возвышается не пик с ледниками и пропастями, а вытесанный из гранита огромный памятник, похожий на пирамиду Хеопса.

Манап всегда с уважением смотрел на Хан-Тенгри – Царя Духов, любил восходы солнца, но, любуясь ими, замечал: если возле пика тучи – будет ветер, непогода, если нет – жди хорошего дня. Так говорилось в легендах, созданных о высокой горе, это подтверждала и жизнь.

– Хороший день будет, чистый Хан-Тенгри, – проговорил молодой, высокий джигит Киякпай Сандыбаев.

– Да, чистый, – согласился Кучукбаев. – Много хлыстов заготовим.

Подъехал Морозов, поздоровался, не слезая с коня.

– Не нравится мне все это. Какой день мы здесь, а некого нет. Что замышляют?!

– Зря, начальник, тревожишься. Какие теперь басмачи? Всех перебили, – ответил Кучукбаев.

– Видно не всех. Вспомни, Манап, как раньше налеты делались.

– Похоже, начальник, очень похоже.

– Вы бы хоть винтовки взяли.

– Зачем, мы бревна рубим.

– С завтрашнего дня без оружия не выезжать!

– Хорошо, раз так говоришь.

Попрощавшись с лесорубами, Морозов махнул рукой коноводу и пустил коня рысью по лесной дороге к заставе. Кучукбаев посмотрел ему вслед, покачал головой.

– Ни днем ни ночью не спит. Беспокоится. Может, он и прав?

Помолчали. Каждый из них знал, кто такие басмачи. Они видели порубленные трупы пограничников и своих товарищей – комотрядовцев, они слышали о том, как глумятся басмачи над пленными, и сейчас, видно, вспомнили то лихолетье, когда каждый из них встречался со смертью.

– Поехали, – прервал молчание Манап.

Подводы, скрипя осями, медленно начали спускаться в ущелье.

Солнце поднялось из-за гор, косые лучи скользнули по крышам села. Задымились глиняные печки летних кухонь, женщины торопливо доили коров и выгоняли их на улицу. Стадо, все увеличиваясь, брело по центральной улице к околице. Пыль, смешиваясь с дымом очагов, поднималась над крышами домов; пылинки искрились в лучах солнца, прыгали, как будто водили хороводы, радуясь теплу.

Обгоняя стадо, спешили из села девушки в ярких ситцевых платьях. В руках они несли сплетенные из тальниковых прутьев корзины. Среди девушек была и Калима.

Как только девушки вышли из села, из трубы одного из домиков, на краю улицы, поднялся столб черного дыма и медленно поплыл над селом. И сразу же на той стороне, человек, одетый в полосатый халат, быстро спустился с сопки, вскочил на коня, стоявшего в укрытии, и ускакал в горы. Все это заметил острый, наметанный глаз пастуха Бектембергенова. Правда, сперва он не придал этому особого значения, но потом, когда оглянулся и увидел черно-жирный столб дыма, задумался, придержав свою лошадь.

– А не байский ли это лизоблюд Жалил? – мелькнула догадка. – Что-то здесь неладно… – И Бектембергенов крикнул своему подпаску: – Постереги стадо! Я скоро вернусь. – И поскакал на заставу.

Комотрядовцы распрягли лошадей, сняли куртки (все они были одеты в солдатское обмундирование) и принялись за работу. Четверо стали пилить сосны, двое обрубать ветки с деревьев, спиленных еще вчера.

– Берегись!

Высокая сосна вздрогнула, постояла немного неподвижно, будто раздумывая, потом медленно начала клониться и, ломая встречающиеся на пути сучья, с шумом упала на землю, подмяв под себя небольшую, еще совсем нежную сосенку, тянувшуюся к солнцу.

Снова пила врезалась в мягкий ствол дерева, снова застучали топоры, и никто не заметил, как месту заготовки леса подъехали трое всадников.

– Не шевелиться! – прозвучала громкая и властная команда.

Комотрядовцы увидели всадников с карабинами в руках.

– Бросай топоры! Выходи на поляну! – приказывал один из всадников. – Скорей, если жить хотите!

От неожиданности комотрядовцы растерялись, побросали топоры и один за другим стали выходить на поляну. Только в руках Манапа остался топор.