Приказано молчать

А всадники, орущие на скаку, всадники в цветных бархатных халатах с серебром и золотом шитыми узорами на рукавах, бортах и полах, быстро приближались.

С сопки, где залегли пять красноармейцев, часто гремели залпы; там, откуда они прискакали раньше и где осталось двенадцать пограничников против основной силы басмачей, тоже не стихала стрельба.

Пограничники, ожидая банду, предполагали, что бой будет нелегким, и готовились к нему, но они не думали, что так по-звериному, яро будут биться басмачи.

Невоструев ничего не слышал, кроме громкого вопля, ничего не видел, кроме цветных халатов и поднимающих ног скачущих лошадей: он готовился уже встать во весь рост, чтобы штыком встретить врага. Как вдруг эти – вороные, рыжие, серые ноги – будто натолкнулись на какое-то препятствие, подогнулись, и лошади вместе с всадниками начали падать на мягкий песок, вдавливая его, скользя по нему по инерции, поднимая пыль.

Ветер подхватывал эту пыль и нес по лощине, а кони падали как подкошенные – слева с бархана по атакующим двух пограничников басмачам бил пулемет.

Невоструев услышал знакомое, до боли родное «ура-а-а-а!» и увидел скачущих с обнаженными клинками пограничников. Впереди всех скакал командир Никита Самохин.

Много слышал о Самохине Невоструев, слышал о том, как разгромил тот контрабандистов, убивших пограничников на перевале Иштык: рассказывали, что Самохин один ходил в стан басмачей, – пограничники восхищались смелостью молодого начальника взводного участка.

Басмачи повернули коней и поскакали обратно. Невоструев поднял своего коня, выхватил клинок и сколько было силы закричал: «Ура-а-а!»

Через несколько минут в лощине стало тихо-тихо. Ветер порошил песком цветные бархатные халаты и доносил оттуда, где осталось двенадцать пограничников против основной силы банды, приглушенные расстоянием звуки боя.

Оставив четырех красноармейцев, чтобы они собрали табун лошадей, метавшихся среди барханов, Самохин повел остальных на помощь засаде.

Через час, когда бой прекратился, когда немногие, оставшиеся в живых басмачи, сбились в кучу, повернув спины к ветру, Самохин и Ивченко подъехали друг к другу, спешились и поздоровались.

– Ни одного из наших даже не ранило! – возбужденно, еще находясь под впечатлением боя, заговорил Самохин.

– А ты-то с корабля – на бал, – с улыбкой прервал его Ивченко. – Я думал, после школы плотно в штаб засядешь. Нет – все такой же. Все туда, где жарче.

– Написал начальнику отряда рапорт. На Тасты прошусь. Застава там вместо поста будет.

– Что же, соседями будем. Место – боевое. А солдаты там – герои!

– Верно. Сам видел их в бою.

Откочевка

С востока, у вершин бесконечных гор, похожих на белые зубы оскалившегося чудовищного хищника, вгрызавшегося в прозрачное небо, поднималась туча с белыми мягкими краями и черным, со свинцовым отливом осередищем. Из глубины расщелин, скользя по ледникам, потянулись к ней, будто торопясь встретиться, голубоватые струи испарины. Туча, разрастаясь, быстро закрывала небосвод. Раздавались угрожающие раскаты грома. Солнце скрылось, позеленели ледники. Горы казались теперь суровыми, настороженными.

Командир комотряда Ибраш Сапаралиев, ехавший впереди отряда пограничников и вооруженных каракольских крестьян и рабочих, торопили коней, но туча быстро нагнала их, и он, совсем немного не доехав до перевала, остановился, подождал, когда к нему приблизились Самохин с Невоструевым и другие пограничники и комотрядовцы.

– Придется переждать грозу, – обратился он ко всем. – Коней сбатуем, сами – за камни.

– Может, проскочим через перевал, а там – ущелье, – возразил кто-то из пограничников.

– Нельзя, нельзя! – наперебой ответили на это сразу несколько комотрядовцев.

А Ибраш насупился:

– Меня трусом считаешь?! Их трусом считаешь?! Зачем зря время терять? Кому польза будет?! Банда уйдет, муллы скажут о нас по всем аулам: пошли отступники от веры против своих – Аллах и покарал.

Самохин улыбнулся, слушая возражения Сапаралиева и понимая его обиду. Когда Ибраш горячился, Самохин всегда улыбался. Это раздражало Сапаралиева, он запальчиво спрашивал: «Что смеешься, командир?!» – потом успокаивался и тоже улыбался.

Сапаралиева и Самохина сдружила пограничная служба еще тогда, когда Самохин был начальником взводного участка в Милютинке. Ибраш, местный уроженец, знал в горах каждую тропку, а его знали и уважали в округе все, уважали за силу, за то, что никогда не склонял головы перед баями и всегда защищал слабых и бедных, рискуя своей жизнью. Он один из первых казахов стал коммунистом. Каждый раз, когда нужна была помощь пограничникам, он поднимал народ и шел со своими боевыми товарищами в поход на день, на два, на неделю, на месяц. Он всегда узнавал от местных жителей-казахов такие подробности, какими пограничники не располагали, и очень часто предлагал свой план операции. Обычно это был разумный и дерзкий замысел.