Приказано молчать

Спокойно прошли три ночи, наступила четвертая. Оставив одного пограничника на посту, Симачков с двумя другими выехал охранять подступы к ущельям.

Медленно ехали по дозорной тропе, часто останавливались, смотрели, слушали, не стукнет ли копыто о камень, не звякнут ли удила, не фыркнет ли конь. Нет, все спокойно. Медленно уходила ночь. Хотелось курить. Но вот постепенно начало сереть небо, поблекли звезды. Вот и совсем посветлело; Симачков достал кисет.

– Что-то гости не жалуют, скучновато.

Дозор вернулся на пост, а отдыхавший ночью пограничник, быстро позавтракав подогретыми консервами, поднялся на небольшую сопку, возвышавшуюся недалеко от поста, чтобы наблюдать за ущельями и долиной.

Только успели раздеться Симачков, Макарин и Василенко, только принялись за консервы, как в комнату забежал запыхавшийся наблюдатель.

– Товарищ командир отделения, банда! Шесть человек из тыла. Быстро двигаются!

– Скачи на заставу, аллюр три креста, – понимающе кивнул Симачков взволнованному красноармейцу. – Остальные: «По коням!»

Командир отделения, как всегда, не повел людей на след. Он то крупной рысью, то галопом скакал по низинам наперерез банде. Сейчас главным для пограничников было опередить нарушителей, раньше их заехать в ущелье. Они торопили коней. Вот уже первое ущелье. Ни следов, ни всадников.

– По второму пойдут, надо успеть к мазерам раньше, – заключил Симачков и повел людей по крутой тропе.

Тропа шла по лесу, через невысокую гору, и выходила к полуразвалившимся глинобитным надгробным памятникам, мазарам – пограничники всегда под прикрытием деревьев выдвигались, опережая басмачей, к развалинам и устраивали засаду.

Мазары высились в центре небольшой ровной поляны, поросшей невысокой травой; басмачи, выезжая на поляну, попадали под пули красноармейцев. Обойти развалины басмачи тоже не могли – пришлось бы карабкаться почти по отвесным склонам, которые простреливались от развалин из винтовок и пулеметов. Ни одной банде здесь еще не удавалось пройти, если путь им успевали перерезать пограничники.

Симачков спешил, чтобы успеть к мазарам раньше банды.

На поляну выскочили одновременно и пограничники, и бандиты. Пограничникам было ближе до развалин, и они пустили коней галопом, надеясь опередить басмачей. Врезались и басмаческие камчи в крупы лошадей, и их кони рванулись, но тут же один из басмачей крикнул: «Не успеем!» – осадил коня, спрыгнул с него и вскинул винтовку.

Прозвучал выстрел, потом второй, третий, и вот уже все шестеро стреляют по скачущим к развалинам пограничникам.

А те, склонившись на потные шеи коней, неслись к укрытию. Оставалось двести, сто метров… И тут скакавший впереди Симачков вздрогнул и стал сползать с седла, но удержался, обхватив руками шею коня. Лошадь, почувствовав, что с хозяином что-то случилось, остановилась и начала ложиться. Один из красноармейцев проскакал без остановки до развалин и начал стрелять по басмачам, а второй придержал коня, положил его и, пригнувшись, побежал к командиру, чтобы помочь.

– К мазарам бегом! Отбейте басмачей, – слабым, но властным голосом приказал Симачков.

Красноармеец, оставив своего лежащего коня на поляне, побежал к укрытию. Но он не успел пробежать пятидесяти метров, как басмачи, понявшие, что им теперь не пробиться по этому ущелью, вскочили в седла и скрылись в лесу.

Василенко и Макарин вернулись к командиру отделения.

– На коней – и назад в первое ущелье. Они там пойдут. Не пропускайте. Преследуйте потом по долине, – вновь приказал Симачков.

– Но вы же…

– Что я? Дотерплю, пока с заставы подъедут. На коней!

Симачков неподвижно лежал, подогнув к груди колени и крепко стиснув зубы, чтобы не стонать от боли в животе. Он лежал и смотрел на своего любимого серого коня, который вскочил и проскакал было несколь метров за конями Макарина и Василенко, но потом вернулся, остановился рядом с хозяином, постоял немного и лег.

«Не оставит в беде!» – думал Симачков о своей лошади, он даже хотел сказать: «Не горюй, милый, повоюем еще», – однако молчал; ему казалось, что, если он разожмет зубы, то не сможет потом так терпеливо переносить боль, потеряет сознание, а этого он не хотел.

По его предположению, с заставы должна подъехать помощь примерно через час, и ему нужно было продержаться этот час, чтобы доложить обстановку. Гимнастерка его прилипла к животу, но Симачков чувствовал, что кровь больше не идет из раны; это немного успокаивало его.

Минут через десять в первом ущелье началась стрельба.

«Успели хлопцы, не пройдет банда, – подумал Симачков. – А на Кара-Сасе комендатура им дорогу перекроет».

Стрельба прекратилась. Осталась тишина, нарушаемая спокойным дыханием лошади, и боль в животе.

Поляну осветило солнце. Стало жарко, как-то враз пересохли губы, сильно захотелось пить. Хотя бы глоток воды…

Откуда-то прилетала большая зеленая муха и стала кружиться над вспотевшим лицом, все время намереваясь сесть на губы; Симачков медленным движением (от резких движений боль усиливалась) отгонял муху, но она продолжала назойливо жужжать возле рта.