Приходские истории: вместо проповеди (сборник)

Но и в нем, как ни в одном из этих восьмидесяти, не сказано: ношение ребенка во чреве – блаженство; рождение его сопоставимо с вселенским взрывом; младенец преображает мир. Никто из писателей так и не вгляделся в это хрупкое существо длиной в шестьдесят см и тем не менее способное мгновенно растопить любое сердце (потом и в помине у него не будет таких безусловных побед!), у которого, кроме крошечных рук, на руках – пальцев, а под ними – ямочек, помимо теплой макушки, смешных, круглых, не ступавших по земле пяток, есть еще и совершенно невообразимая попа – мягкая, родная. А еще младенец смотрит на вас – с такой ангельской чистотой, что тут-то и начинаешь верить в ангелов. С таким доверием, что сам себе начинаешь удивленно доверять. И улыбается так, что только тут и понимаешь смысл призыва апостола: «На злое будьте младенцы». То есть улыбайтесь злому вот так. Тогда это злое просто сбежит со всех ног и спрячется от ужаса. Ни одной строчки. Ни у кого.

Это, конечно, симптом. Ведь литература – всего лишь отражение общественного сознания. Трепет жизни, жизнь в самых простых, но самых важных своих проявлениях ушла с ее страниц, потому что наше об-щество меньше всего занято сегодня самым простым и важным – собственным будущим, собственными новорожденными детьми. Атрофия исторической памяти, о которой столько уже говорилось, нежелание помнить приводит вот к этому: нежеланию видеть свое существование в перспективе что уж там вечности – в перспективе хотя бы послезавтра.

Царское дело. О нестяжании

Недавно в Сербии хоронили патриарха Павла. Хоронили в старенькой мантии, заплатанном сакосе и митре пятидесятилетней давности, которую он получил еще при рукоположении в епископы.

Все истории про патриарха, которые в Сербии передают из уст в уста, примерно в том же духе. О выброшенных кем-то ботинках, которые он зашил и начал носить, о том, как сам варил себе кашу, как любил ходить по городу пешком, один, без охраны. А как-то его святейшество потерялся, куда-то пропал. Выяснилось: он ждал машину, чтобы ехать к сестре, но водитель задерживался, и отец Павел сел в трамвайчик, поехал навещать сестру.

Другой случай. Одна женщина каждую неделю приносила тогда еще митрополиту домашний сыр. Когда митрополит сделался патриархом и переехал из Призрены в Белград, она стала приезжать в столицу всё с тем же сыром. Патриарх этот сыр обычно съедал, но однажды не успел, и сыр испортился. Патриарх отнес пакетик на помойку и ушел служить. Но после службы вынул выброшенный пакет, сказал: «Если что со мной случится, сам виноват» – и все-таки съел сыр. Так и не смог его выбросить, потому что та женщина старалась, готовила, ехала издалека. Ничего с патриархом тогда, конечно, не случилось.

Подобных историй десятки, и все они – об удивительной скромности этого человека и его доступности. Но не менее удивительно и то, до какой степени именно эти качества привлекают людей. Это ведь вообще один из самых распространенных фольклорных топосов – рассказ о том, как сам царь, министр, генерал, просто знаменитый человек общался с подданными (солдатами, соотечественниками) на равных. Как Петр ли Первый, великий князь Константин или генерал Лавочкин, вопреки ожиданиям, пренебрегали своим высоким положением и оказывали снисхождение ближнему. Это неизменно пронзает любое сердце, потому что свидетельствует: в идеальном мире все люди равны между собой. И согласно некоей высшей логике, бомж, спящий на асфальте неподалеку, скажем, от Белого дома, ничуть не хуже чисто выбритых и надушенных его обитателей.

Если так очевидно, что простота и доступность пленяют, – сколько очков могли бы заработать на них и наши политики, тем более церковные иерархи. Допусти премьер-министр до себя майора Дымовского – какой сильный это был бы ход! Сними российский патриарх дорогие часы, пересядь на машину попроще, заяви публично о нестяжательстве как ключевой добродетели для епископов – сколько душ притекло бы в церковь!

Увы, в России другие традиции. У нас слишком любят две поговорки: «Не царское это дело» и «Положение обязывает». Именно так: обязывает. Но вот к чему? Об этом как раз и напомнил патриарх Павел.

Не слушаю, под суд! О глухоте

И все-таки это удивительно, до чего люди не слышат друг друга.

Говоришь про Фому – слышат даже не про Ерему. И бурно спорят с фантомом, принятым за твои слова. Примеров тому в древней, новой и новейшей истории не счесть. Вот Сократ с необыкновенным изяществом разбивает составленное против него обвинение по всем пунктам. После чего пьет цикуту. Вот помещик-реформатор привозит в свое имение новые английские косилки, и через неделю они оказываются сломанными недоверчивыми крестьянами. Вот муж и жена на кухне… Диалог то и дело оказывается невозможен, нащупывание истины обречено, потому что очередная реплика тонет в возмущенном свисте собеседника.