– Ладно, значит, обойдемся без поцелуев. – Тут я соврал, конечно, ну да ничего дурного в этом не было. Подумаешь, поцелуйчик передать, – пустяк, и к тому же, безвредный; а ведь такие-то пустяки и позволяют людям идти по жизни, точно под горку; Мэри Джейн так будет спокойнее, а мне мое обещание ничего не стоит. И я сказал: – Да, совсем забыл, – насчет мешка с деньгами.
– Верно, мешок у них, и я себя такой дурой чувствую,
вспоминая,
– Вот тут вы ошибаетесь. Мешка у них нет.
– Как так, а у кого же он?
– Я бы и сам это знать хотел.
– Ой, да перестань ты себя корить – это неправильно, я тебе запрещаю, – ты же ничего другого сделать не мог, значит, и не виноват ни в чем. Так куда ты его спрятал?
Мне не хотелось напоминать ей о ее горе, не мог я заставить себя сказать то, от чего она сразу увидит перед собой труп, лежащий в гробу с мешком золота на животе. В общем, подумал я, подумал, и говорю:
– Если позволите, мисс Мэри Джейн, я вам лучше
– Да, конечно
И я написал: «Я положил его в гроб. Он был там, когда вы плакали там ночью. А я стоял за дверью и очень вас жалел, мисс Мэри Джейн.»
У меня у самого слезы на глаза навернулись, стоило мне вспомнить, как она плакала тогда – ночью, совсем одна, а эта парочка негодяев дрыхла совсем рядом, под крышей ее дома, собираясь обобрать ее и осрамить. Сложил я записку, протягиваю ей, – а у нее тоже глаза мокрые. Стиснула она мою руку, крепко так, и говорит:
– Прощай. Я сделаю все, как ты сказал, и даже если мы с
тобой больше не увидимся, я тебя никогда не забуду, и буду часто-часто думать о
тебе – и
И ушла.
Молиться, это ж надо! Думаю, знала бы она меня, так подыскала б себе задачку попроще. Хотя, спорить готов, и знала бы, все равно бы молилась, – таким уж она была человеком. При ее характере она и за Иуду молиться стала бы, кабы решила, что дело того стоит, – и не отступилась бы нипочем, ей-богу. Говорите мне, что хотите, но, по моему мнению, крепости духа в ней было больше, чем в любой девушке, какую я когда-либо видел. Звучит это так, точно я ей польстить хочу, но нет. А уж что касается красоты – да и доброты тоже, – тут Мэри Джейн их всех до единой за пояс заткнула бы. Она как вышла тогда за дверь, я ее больше и не видел, но думал о ней много-много миллионов раз – и о том, что она обещала молиться за меня, тоже; и если бы я хоть раз заподозрил, что и из моей молитвы за нее мог бы какой-нибудь толк выйти, то, не сойти мне с этого места, – молился бы, пока не лопнул.
Ну и вот, Мэри Джейн, я так понимаю, из дому через заднюю дверь улизнула, потому что, как она исчезла, никто не заметил. А я отыскал Сьюзен с Заячьей Губой и говорю:
– Как зовут тех людей, которые на другом берегу живут? Вы еще к ним иногда в гости ездите.
Они отвечают:
– Там таких несколько. Но мы все больше у Прокторов гостим.
– Ну да, правильно, – говорю. – Из головы вылетело. Так вот, мисс Мэри Джейн просила вам передать, что ей пришлось в страшной спешке уехать туда – кто-то там у них заболел.
– А кто?
– Да я не знаю, вернее сказать, забыл, по-моему…
– Господи, надеюсь, не
– Не хочется вас огорчать, – отвечаю, – но как раз она самая.
– Боже милостивый, а ведь еще на прошлой неделе совсем здоровой была! И сильно она заболела?
– Сильно это не то слово. Мисс Мэри Джейн сказала, они у ее постели всю ночь просидели и считают, что она теперь не долго протянет.
– Подумать только! А что с ней?
Я ничего подходящего так вот сразу придумать не смог и потому ляпнул:
– Свинка.
– Какая еще свинка? Если кто свинкой заболеет, около него ночью не сидят!
– Не сидят, не сидят! При
– Как это новая?
– А так, что она за собой другие болезни тянет.
– Это какие же?
– Ну, корь, и коклюш, и ржу, и чахотку, и желчное пожелтение, и воспаление мозга, и уж не знаю, чего еще.
– Ужас какой! И ее все равно
– Так мне сказала мисс Мэри Джейн.
– Бог ты мой, но почему же?
– Потому что это свинка и
– Да ведь бессмыслица же. Ну вот, допустим, ушиб человек
палец на ноге, а потом наелся яду, свалился в колодец, шею сломал и мозги себе высадил,
и после кто-нибудь спрашивает, отчего это он помер, а какой-то олух говорит: «А
это он себе