Приключение. Свобода. Путеводитель по шатким временам. Цивилизованное презрение. Как нам защитить свою свободу. Руководство к действию

Аскеза, о которой я веду речь, проистекает не из августинианских проклятий в адрес плоти, меченной жупелом первородного греха. Но она должна стать ответом на иск о пошлости, предъявленный западной массовой культуре Мишелем Уэльбеком или Джоном Греем. О том, что мы все нуждаемся в таком ответе, свидетельствует не в последнюю очередь и то, что 25% граждан Запада страдают от патологического ожирения. Эта тяга к перееданию, я считаю, лишь один из многих признаков хронической внутренней пустоты, от которой страдает большое количество людей. Думается, мы здесь имеем дело с симптомом болезни, характерной для нашего общества изобилия: основные потребности людей удовлетворены, на Западе никто не голодает, и все же налицо чувство пустоты, незаполненности. Признать правомерность этого чувства, понять, что ожидание счастья, будто бы изначально навсегда положенного каждому, есть просто-напросто химера, – в этом состоит великий вызов нашего времени. Если мы этот вызов не примем, то нынешний, эпохи позднего модерна, Запад окажется не в состоянии остановить тенденцию, ведущую к инфантилизму и политической апатии, а наши граждане так и не уразумеют, что́ им делать со свободой, которую мы с таким трудом завоевывали на протяжении столетий и столетий нашей истории.

ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ И БЕГСТВО ОТ СВОБОДЫ

Мысль о том, что сама экзистенция человека сущностно структурирована глубокими конфликтами, которые мы не в состоянии разрешить и с которыми нам приходится жить, была подхвачена и развита экзистенциалистами. Истоки этого воззрения лежат в XIX веке – в трудах философов Кьеркегора и Ницше и таких писателей, как Достоевский, но систематически эту тему стали разрабатывать лишь в первой половине XX века. Наиболее влиятельными представителями экзистенциализма стали Мартин Хайдеггер и Жан-Поль Сартр. Хайдеггер приобрел известность в 20-е годы и вплоть до настоящего времени считается одним из крупнейших мыслителей XX века. Жан-Поль Сартр, в отличие от него, не только философ, его поистине можно назвать культурным феноменом нашего времени. Неслучайно биограф Сартра Бернар-Анри Леви дал своей книге о нем подзаголовок «Философ XX века»[61]. В апреле 1980 года на похоронах Сартра за его гробом следовало более пятидесяти тысяч человек, все они пришли попрощаться с мыслителем, влияние которого на французскую культуру невозможно переоценить. В сердцевине всех родов экзистенциальной мысли лежит представление о том, что conditio humana отмечена печатью фундаментальной трагичности, разрешить которую невозможно, а возможно лишь – самое большее – попытаться ее игнорировать[62]. Суть этой трагичности, согласно Хайдеггеру и Сартру, в том, что мы – в силу того, что наделены сознанием – способны и, больше того, вынуждены выработать свое отношение к этому факту своей конечности. С одной стороны, в нашей жизни есть много переменных величин, которые мы сами не можем наполнить содержанием. Мы, например, появляемся на свет в результате сексуальной встречи двух людей, которых мы сами не выбирали себе в родители. И эти не выбранные нами родители растят нас в языковой среде и культуре, которые мы так же мало можем поменять, как свой биологический пол или цвет нашей кожи или волос. Говоря словами Хайдеггера, мы вброшены в бытие (Existenz). Больше того, каждый из нас в каждый момент времени уже имеет позади себя свою историю, череду решений, которые мы однажды приняли и уже не можем отменить, – они навсегда ушли в прошлое, и в будущем нам предстоит с этим жить. Эту сквозную ответственность за наше бытие (Existenz), которое Хайдеггер обозначил чеканной формулировкой «вынесенность в Ничто», выдержать чрезвычайно трудно. Если бы мы жили в ежемоментном сознании этой своей сквозной ответственности, наше существование превратилось бы в сплошной страх, который бы окончательно нас искалечил и вогнал в безумие[63].

Поэтому, считает Сартр, мы почти всегда неминуемо впадаем в состояние, которое он называет mauvaise foi, то есть «неискренность»[64]. Речь идет о ложном сознании, лишающем нас выбора, ведь так-то и так-то «люди не поступают», а поступать они должны вот этак, то есть совсем иначе. Мы идентифицируем себя с нашей социальной ролью, чтобы не взваливать на себя гнетущий груз свободы. Самоочевидность, свойственная повседневности, избавляет нас от жизни в неизбывном экзистенциальном страхе[65]. В моих лекциях об экзистенциализме я иллюстрирую эту мысль таким наглядным примером. Я спрашиваю студентов, почему они сидят здесь, в этой, прямо скажем, не очень приглядной аудитории, вместо того чтобы радоваться жизни, потягивая кофе в каком-нибудь кафе и закусывая круассаном. Почему бы вам, говорю я, не пошвырять свои лэптопы в мою постную физиономию и гурьбой не выбежать на свежий воздух? Обычно они встречают такой мой вопрос дружным хохотом, но я-то хорошо вижу, что подобная мысль не раз приходила им в голову еще до того, как я ее высказал.