Приключения Бэзила Скуридайна

Перед тем, как спихнуть Скурыдина во влажную прохладу церковного подземелья, кто-то решился на то, чтобы развязать ему руки. Сам дон Октавио, обеспокоенный состоянием носителя ста песо, потребовал, чтобы слуги отца Игнасио принесли ему воды, что и было исполнено ими. Один из мальчишек прислуги отца Игнасио, осторожно поставил глиняный кувшин на одну из каменных ступенек ведущих во влажную темноту подземелья. Едва металлические двери входа в подвал закрылись с продирающим кожу звуком, и ключ проскрежетал внутри замка, как Василий приник к горлышку кувшина. Он подсознательно испытывал жажду весь день, но только сейчас почувствовал ее по-настоящему. С утолением жажды в нем проснулось и чувство голода. «Эх, сейчас бы хотя бы маленький кусочек маисовой лепешки, которыми меня угощали в доме Матео! — грустно подумал он. — Где-то они сейчас? Удалось ли им оторваться от погони?» Его мысли прервал шорох за дверями. Чья-то маленькая рука, скорее всего детская, протолкнула сквозь щель между низом двери и каменным полом, что-то завернутое в пальмовый лист. От содержимого свертка вкусно пахло едой. Василий развернул лист. Так и есть! Внутри него лежали четыре лепешки и кусок жареной индейки. Василий приник к дверной щели, чтобы увидеть своего благодетеля, но его уже и след простыл. Чувство благодарности охватило Скурыдина. О нем заботятся! Не так страшно умирать, когда знаешь, что ты на свете не одинок! После еды Василия потянуло в сон. Мысли путались, не тревожило даже предположение, о том, что утром его могут повесить. Сев на пол и прислонившись к каменной кладке стены, он незаметно крепко заснул.

Разбудил его скрип открываемых дверей. Во влажной темноте тропического утра, Василий разглядел старика с ключами на поясе, очевидно церковного сторожа, и еще двоих. Один из них, в щегольской шляпе с длинными полями, с роскошной шпагой испанского идальго и в одежде, украшенной вышивками золотыми и серебряными нитями был ему знаком. Вчера он энергично руководил подготовкой его несостоявшейся казни. Брезгливо посмотрев на Василия, он что-то сказал своему спутнику, одетому проще простолюдину, по всей вероятности слуге. Тот, привычным жестом вытащив из сумы на поясе веревку, связал Скурыдину руки и подтолкнул его к выходу из подвала.

Лучи солнца уже показались из-за горизонта, когда, подталкиваемый в спину Василий и испанец со слугой прошли просыпающуюся деревню и вышли на покрытый илом песчаный берег, справа и слева от которого виднелись заросли мангровых деревьев. Глазам Скурыдина открылся деревянный причал, на сваях, забитых в морское дно. К нему были привязаны покачивающиеся на голубых волнах утлые рыбацкие лодки, с копошащимися в них людьми, среди которых своими размерами резко выделялся двухмачтовый шкот, идущий в Веракрус. Их ждали. Едва они взошли на его борт по шатким сходням, как по команде загорелого бородача, очевидно капитана, в повязанной на голову красной косынке и золотой серьгой с крупным красным рубином в ухе, двое из команды, в живописных разноцветных лохмотьях, затащили их на борт. По зычной команде бородача с серьгой, матросы отдали швартовы и подняли паруса. Судно, медленно набирая ход, устремилось навстречу увеличивающемуся в размерах багровому шару солнца.

Со своим пленником моряки не церемонились. После непродолжительных переговоров идальго с капитаном, они загнали его через люк на палубе в душный и дурно пахнущий трюм. Там и сидел пленник целые сутки, пока попутные ветры гнали шкот в гавань Веракруса. Несмотря на свежую погоду наверху, в трюме стояла душная, гнилая атмосфера. Крысы обнаглели так, что затевали свои драки прямо под ногами Скурыдина. Два раза ему спускали вниз воду в глиняном кувшине, остатки матросской трапезы — объедки в виде вареных рыбьих голов и хвостов, надкушенные кусочки маисовых лепешек. Василий был не привередлив и рад им. Он долго, с наслаждением пережевывал мякоть лепешек, тщательно обсасывая и обгладывая рыбьи кости, которые бросал потом своим длиннохвостым соседям, шмыгающим вокруг него. Стая крыс с яростным писком кидалась на объедки, не оставляя от них ничего. После еды хотелось спать, но юноша как мог, упорно сопротивлялся этому желанию. Прожорливые соседи по трюму, могли приняться и за беспомощного во сне человека!