Приключения четырех дервишей

Так провели мы шесть месяцев. Плешивец был нашим постоянным собеседником. Иногда мы и ему давали вино. Но оставались неизменными на нем его старая одежда и войлочная шапка. Я думала, что деньги, которые я ему давала, уходят на опиум и ему ничего не остается, чтобы купить себе одежду. Поэтому я велела после этого наполнять его кувшин только золотом. Прошли еще шесть месяцев. Все продолжалось по-прежнему, и одежда его не менялась.

Однажды я сказала ему:

— Почему ты не сменишь одежду? Что ты сделал с деньгами и золотом, которые дали тебе мои доверенные люди?

Он заплакал и сказал:

— Я — несчастный и одинокий сирота. Меня нанял на работу мой мастер. Он кормит меня и дает в год один золотой. Все, что я зарабатываю за день, я отдаю ему.

Скаредность и жестокость того негодяя, заполучившего с помощью этого ребенка большое богатство, возмутили меня. Это тот самый меняла, от которого ты принес блюдо золота. Я сказала плешивцу:

— Ты сможешь сам готовить опиум и приносить мне?

Он с радостью на это согласился. Ему приобрели все необходимые принадлежности для приготовления опиума, его самого отмыли, надели на него роскошную одежду, вылечили голову. Таким образом, очистившись от грязи, он превратился в красивого и сладкоречивого подростка. Постепенно он взрослел и стал ухоженным стройным юношей, и без его общества мы уже не представляли свою жизнь. И дело дошло до того, что желание видеть его стало мечтой моих очей, и повелитель любви к нему нашел приют в моем сердце. Если минуту не видела его, сердце начинало колотиться, я бледнела. Мои собеседницы по моему состоянию догадались о моей любви.

Когда бледнеют щеки, сердце бьется —

Любовь на поруганье остается.

Три года я страдала от любви к нему, под разными предлогами после разлуки искала встречи с ним. Через три года няня посоветовала, чтобы он при людях больше не входил в гарем и не подавал этим повода людским толкам. Нужно было наши встречи скрывать от людей. Поэтому решили поручить ему такие виды услуг, под предлогом которых он мог бы войти в число доверенных дворцовых людей. Решив так, я велела на две тысячи туманов купить ему тканей и открыть для него на перекрестке дорог большую лавку, и ради меня ему делали во всем снисхождение.

Затем по соседству с гаремом ему купила я двор, подарила слуг и служанок. В тайне от людей от моего сада к его двору я велела прорыть подземный ход. Каждую ночь по тому ходу я вызывала его к себе и до самого утра была его собеседницей и возлюбленной. В одну из ночей я увидела отраду моей души хмурым и не в настроении. Я спросила о причине этого.

Он сказал:

— На краю города продается сад. Он настолько хорош, просторен, ухожен и чист, что подобного нет во всем вилояте. Стоит он три тысячи туманов, а продают за тысячу, но у меня нет столько золота.

Я знала, что он сам не тяготеет к золоту, и решила исполнить его желание, постаралась успокоить его и затем уплатила стоимость сада. Сад был куплен. В одну из ночей я обошла с ним сад. Действительно он был отрадой души и вместилищем веселья. Так в радости я провела еще некоторое время... проходили дни, и опять я увидела его удрученным. Спросила, в чем дело.

Он сказал:

— Продают рабыню-римлянку. Хорошо поет и прекрасно играет на чанге. К тому же воспитана, образованна и знает все житейские премудрости. Если позволишь, тебе, моей царице, я купил бы ее.

Зная, что он этого хочет, я спросила о ее цене.

— Двести туманов,— ответил он. Я тут же вручила ему золото — ее стоимость и подарила ее ему. Он купил и привел служанку в дом. Однажды ночью мы сидели за беседой. Теперь он был всем доволен и ублаготворен. Она действительно была во всем совершенна и исполнительна. Я подарила ей одежду и украшения. Некоторое время прошло в радости и веселье. Как-то ночью евнух пошел позвать юношу, но вернулся один и сказал, что он заболел. Охваченная волнением и нетерпением, я сама пошла к нему. Смотрю, он, положив голову на колени невольницы, любуется ее лицом. По глазам я поняла, что сердце его склонилось к ней. Несмотря на вспыхнувшую ревность и охватившую меня дрожь, я постаралась взять себя в руки. Увидев меня, они испугались и разбежались по углам. Я, сделав вид, что не обратила на это внимания, спросила его о здоровье. Он стонал и корчился... словом, после случившегося юноша никак не мог прийти в себя. Я же ночи напролет горела в огне разлуки. Опять в одну из ночей я послала за ним человека. Он вернулся и сказал, что его нет дома. После этой вести в груди моей вспыхнул огонь ревности. Я притворилась спящей. Когда все уснули, я встала с постели, отозвала одну из служанок в сторону и спросила о юноше. Она ответила:

— Он увлечен той невольницей и сегодня ночью отправился в сад, чтобы без помех беседовать с ней.