«Приключения, Фантастика» 1996 № 06

Пленник неожиданно для своих грозных охранников резко шагнул вперед — и те не успели опомниться, как он уже притронулся указательным пальцем к тому месту на картине, где было изображено кресло и в котором до недавнего времени восседал его неизвестный двойник.

Голова пленника приятно закружилась, тело обмякло, превратилось, как бы в пушинку, а возникший тут же легкий щекотливый ветерок тотчас подхватил ее и, обернув миниатюрным, выразительно точным рисунком, водрузил на полотно великого живописца, а точнее — в удобное плетеное кресло на нем.

Бывший узник неторопливо перекинул ногу на ногу и насмешливо-презрительным взглядом уставился на ошеломленные физиономии своих недавних мучителей.

У него даже не было страха. Потому что он уже не принадлежал этому миру — ему принадлежала лишь эта картина. Теперь он мог спокойно, без лишних эмоций, поразмышлять: кто он — картина или живая плоть? Рисунок или человек? Человек, сумевший силой гения художника перепрыгнуть через непробиваемую скалу времени? Но — зачем? Увидеть к чему, в конце концов, пришло человечество? А к чему оно пришло?.. А может, этой изумительной картине просто-напросто надоело висеть здесь, в этой глухой, отвратительной темнице, и олицетворять, вернее, концентрировать в себе чье-то богатство, могущество, и ей захотелось вырваться наружу, к людям, к солнцу, принять облик простого, ничем не примечательного человека?

Да, наверное, ей до чертиков опостылело принадлежать этому убогому, не понятному ей миру, и она при первой же возможности, вобрав в себя облик человека, ринулась отсюда, в надежде убраться подальше, в более подходящее более симпатичное ей место. Но вот — куда именно? И с какой все же целью? Может быть — бороться? Но с кем? И можно ли здесь кого-нибудь когда-нибудь победить? Ведь тут, кажется, уже давно все побежденные и покоренные, и, видать, — вместе с победителями…

Голоса, топот мечущихся ног он не слышал. Развернувшееся перед ним действие казалось немым, словно было отгорожено глухой прозрачной стеной. Бегающие вокруг люди были возбуждены, нет — они были на грани истерики; их перекошенные рты то и дело раскрывались — судорожно, как у выброшенной из воды рыбы, хватали воздух, и бывший пленник не на шутку забеспокоился: как бы с кем чего не случилось? Он, казалось, уже все забыл — и побои, и пытки, и издевательства, и унижения. А отметив это, удовлетворенно вздохнул, хотя вздохом это назвать было нельзя — в пространстве картины были свои законы.

И вдруг парню почему-то стало жалко этих людей. Жалко и обидно. За них, за этих, по-видимому, все же несчастных людей. А правильно ли это было — он не знал. Да и не хотел почему-то задумываться над этим.

Через некоторое время беглец обрадовано заметил, что возбуждение вокруг картины, а точнее, вокруг его внезапного исчезновения, стало потихоньку спадать, а по лицам своих недавних пленителей — понял, что все, кажется, кончается для него не так уж плохо. И все, вроде бы, довольны таким неожиданным, поистине чудотворным исходом. Ведь картина-то нашлась! Вернее — восстановилась! И гордость государства, его бесценное сокровище, а точнее — игрушка, ласкающая уже столько лет больное воображение правителей, водружена на место, в бронированный подвал, подальше от посторонних, завистливых глаз. В общем, можно было незамедлительно и с чистой совестью рапортовать об успешном завершении особо важного задания.

Полчаса спустя подвал опустел. Свет потух, тяжелая массивная дверь из сверхпрочной стали неохотно сдвинулась и беззвучно захлопнулась. Картина осталась одна в глухой щемящей темноте.

2

Интуитивно почувствовав, что шаги за дверью удалились, а беготня и говор наверху смолкли, бывший пленник попытался соскользнуть с картины. И — кажется, получилось! Он облегченно вздохнул и настороженно прислушался. Все было тихо — до звона в ушах. А значит — пока безопасно.

Но зачем он сошел с картины? Пленник не знал. Скорее, подсознательно чувствовал, что нужно вернуться сюда, в этот мир. Жестокий мир. Но вернуться так, чтобы опять не угодить в лапы служителей закона. Дьявольского закона.

Однако, очутившись здесь, на бетонном полу подвале, он вновь почувствовал неуверенность и страх. Ибо снова стал человеком. А для людей этого мира боязнь, ущемленность — были нормой. И как только окончательно осознал это — испуг неожиданно притупился, ушел, растворился где-то глубоко внутри, слился воедино с телом, сделался обыденным, привычным, но — обострил зрение и слух до предела.

Он осторожно, на цыпочках, подкрался к двери, прислушался, затем вернулся к картине, снял ее со стены и пристроил под мышкой. Теперь, решил парень, она должна всегда быть рядом.