Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

Торнгофская улица теперь довольно жалкое мсто, но домъ съ большимъ окномъ въ первомъ этаж, окномъ, нарочно увеличеннымъ для мастерской художника, домъ, на дверяхъ котораго виднется имя Брандовъ, иметъ видъ приличный не хуже любого дома въ этомъ квартал. Мдная дощечка на дверяхъ всегда сіяетъ какъ выполированное золото. Когда приближается время къ Пасх, много прекрасныхъ экипажей останавливается y дверей этого дома и опрятная служанка, или высокій итальянецъ, съ глянцовитой чорной бородой и золотыми серьгами въ ушахъ, ведутъ знатныхъ гостей въ гостиную бельэтажа, гд живётъ мистеръ Ридли, живописецъ, и гд его картины выставляются частнымъ образомъ прежде чмъ будутъ отданы въ академію.

Когда экипажи останавливаются, вы часто увидите краснолицаго мущину въ парик оливкового цвта, кротко улыбающагося въ окн гостиной нижняго этажа. Это капитанъ Ганнъ, отецъ дамы, нанимаюіцей этотъ домъ. Я не знаю, какъ онъ получилъ чинъ капитана, но онъ носилъ его такъ долго и такъ молодцовато, что нтъ уже никакой надобности разсматривать его права на этотъ чинъ. Онъ не предъявляетъ на него правъ, но и не отвергаетъ ихъ. Шутники, бывающіе y мистриссъ Брандонъ, умють всегда, какъ говорится, подстрекнуть ея отца, заведя рчь о Пруссіи, Франціи, Ватерлоо, или о сраженіяхъ вообще, пока Сестрица не скажетъ:

— Довольно и Ватерлоо, папа; вы уже всё разсказали о Ватерлоо. Перестаньте, мистеръ Бинсъ, пожалуйста перестаньте.

Молодой Бинсъ уже выпыталъ, какъ капитанъ Ганнъ (съ помощью Шо, лейбъ-гвардейца, убилъ двадцать-четыре французскихъ кирасира при Ватерлоо, «какъ капитанъ Ганнъ защищалъ Гугумонтъ», какъ «капитанъ Ганнъ, которому Наполеонъ Бонапартъ предлагалъ положить оружіе, закричалъ: «капитанъ милиціи умираетъ, но не сдаётся»; какъ «герцогъ Веллингтонъ, указывая на приближающуюся Старую Гвардію, закричалъ: «ну, Ганнъ, бросайся на нихъ!» Эти описанія были такъ смшны, что даже Сестрица, родная дочь капитана Ганна, не могла удержаться отъ смха, слушая ихъ. Сестрица любила посмяться — это такъ; она смялась надъ смшвыми книгами, смялась сама про себя, въ своёмъ тихомъ уголку за работой, смялась надъ картинами; а когда было нужно, и смялась и сочувствовала тоже. Ридли говорилъ, что онъ мало зналъ людей, которые умли бы такъ врно судить о картинахъ, какъ мистриссъ Брандонь. У ней былъ кроткій характеръ и весёлое чувство юмора, отъ котораго на щекахъ ея появлялись ямочки, а глаза блестли, и доброе сердце, которое было глубоко опечалено и уязвлено, но всё-таки осталось мягко и кротко. Счастливы т, чьи сердца, искушаемыя страданіемъ, всё-таки выздоравливаютъ. Нкоторые страдаютъ болзнями, отъ которыхъ выздоровть нельзя, и больные, изувченные, влачатъ свои жизнь кое-какъ.

Но Сестрица, подвергнувшись въ молодости страшному горю, была спасена милосерднымъ Провидінемъ, и теперь выздоровла даже до того, что признается, будто она счастлива и благодаритъ Бога, что можетъ быть признательна Богу и полезна людямъ. Когда умеръ бдный Монфишэ, она ухаживала за нимъ въ болзни съ такою же нжностью, какъ и его дорогая жена. Въ то время, когда она сама была огорчена и несчастна, отецъ ея, бывшій подъ властью у своей жены, жестокой и безтолковой женщины, выгналъ Каролину изъ дома, когда она воротилась къ нему съ разбитымъ сердцемъ, жертвою обольщенія негодяя; а когда старый капитанъ самъ попалъ въ нужду, самъ очутился бездоменъ, она отыскала его. Пріютила, кормила и поила. И съ этого дня раны ея начали излечиваться и, изъ признательности къ этому неизмримому благополучію, доставшемуся ей, она сама сдлалась опять счастлива и весела. Опятъ? У нихъ была старая служанка, которая не могла оставаться въ дом, потому что она была такъ ужасно непочтительна въ капитану, и эта женщина говорила, что она никогда не знала миссъ Каролину такой весёлой, такой счастливой, такой хорошенькой, какою она была теперь.

Итакъ капитанъ Ганнъ сталъ жить съ своею дочерью и покровительствовалъ ей съ большимъ достоинствомъ. Онъ имлъ нсколько фунтовъ ежегоднаго дохода, которые шли на его издержки въ клуб и его одежду. Мн не нужно говоритъ, что клубъ его былъ таверна подъ вывскою «Головы Адмирала Бинга» [17] съ Тотентэмской улиц, и тамъ капитанъ часто встрчалъ пріятное маленькое общество и постоянно хвастался своимъ прежнимъ богатствомъ.