Приключения Оффенбаха в Америке

Стокса судили целых три раза. Он уверял, что не нападал, а защищался, пытался обвинить в смерти Фиска неумелых врачей… В первый раз присяжные не смогли вынести вердикт, но прошел слух, что их подкупили, и дело отправили на пересмотр. Во второй раз Неда приговорили к смерти, однако он подал апелляцию. Наконец, в третий раз он отделался шестью годами тюрьмы, из которых отсидел четыре.

Джози Мансфилд уехала в Париж; сопровождавший ее стройный молодой человек на самом деле был женщиной, игравшей мужские роли в водевилях. В Париже у нее обнаружили рак, и она вернулась умирать на родину.

Между тем осиротевшая Гранд-Опера переходила из рук в руки, но каждый новый владелец неизменно разорялся: деньги утекали, точно вода в песок. В конце концов в театральном мире этот зал стали называть «Ионой», то есть приносящим несчастье, и ни один уважающий себя директор уже не хотел его арендовать.

Ах, зачем только в Гранд-Опера ставили мои оперетты? Чего доброго, начнут говорить, что это я развратил американское общество.

Картина четвертая: Филадельфия

Наша компания – Булары, Марецек и я – прибыла в Филадельфию в половине десятого вечера, в буквальном смысле слова умирая с голоду. Интересно, что перед отъездом я дал два банкета у Брунсвика: в честь моих музыкантов и для нью-йоркского бомонда – журналистов, артистов, финансистов, а также иностранных гостей, прибывших на Выставку (русский инженер Скальковский произнес длинную речь на превосходном французском), – но о двух этих пиршествах, последнее из которых завершилось лишь на рассвете нынешнего дня, мой желудок не сохранил ровным счетом никакого воспоминания; вот уж верно, что впрок наесться нельзя. Поэтому мы спросили у первого попавшегося туземца, где здесь хороший ресторан; он рекомендовал нам заведение француза Петри. Вскоре мы уже сидели там за столиком и стройным хором звали гарсона.

– Принесите нам для начала хороший жюльен.

Гарсон состроил гримасу.

– Не советую вам его заказывать: овощи слишком жесткие.

– Хорошо, обойдемся без супа… Лосось у вас есть?

– О, лосось! Конечно, есть! Причем давно. Он уже не первой и не последней свежести.

– Ну, принесите нам стейк с кровью.

– Повар их скверно готовит.

– Клубнику.

– Она гнилая.

– Сыр.

– Пойду поищу, он где-то бродит.

– Послушайте, гарсон, вашему хозяину, верно, от вас небольшая корысть?

– Мне важнее, чтобы клиенты были довольны.

Ответ достойный, вполне в духе «города братской любви», ведь именно так переводится название «Филадельфия», но что поделать: мы живем в мире наживы.

– На месте месье Петри я выставил бы вас за дверь.

– Месье Петри так и сделал, не дожидаясь ваших советов. Сегодня вечером я служу в последний раз.

Он поклонился, ушел… И мы прекрасно пообедали.

Отель «Континенталь» на углу Честнат-стрит и 9-й улицы оказался полной копией отеля на Пятой авеню в Нью-Йорке, только он кишел публикой, потому что американцы устраивали большой ужин в честь императора Бразилии – гостя Выставки, намеревавшегося ее покинуть.

В мой номер долетала музыка – не самый сыгранный оркестр исполнял попурри из «Орфея в аду». То ли так приветствовали отъезд дона Педро, то ли мое прибытие сюда. Возможно, и то, и другое. А может быть, оркестр только это и умел играть.

На следующее утро, в десять часов, я спустился в столовую на завтрак. Снова та же картина, что и в Нью-Йорке, но с одним примечательным отличием: здесь прислуживали только негры и мулаты. Я не стал выяснять, настоящие они или ваксовые. За тремя десятками столиков в огромной столовой сидели по большей части прекрасные дамы в роскошных туалетах, а вокруг них увивались сорок или пятьдесят негров. Они показались мне довольно привлекательными, а мулаты – и вовсе красавцами. Кстати, на стене я заметил портрет Александра Дюма-отца.