Приключения Оффенбаха в Америке

В середине сороковых поезда начали ходить в Нормандию, от Парижа до моря стало можно добраться за шесть часов. Компании продавали билеты туда и обратно за десять франков: отъезд из Парижа в субботу вечером, возвращение – в понедельник утром. Но я всё ещё не мог себе позволить такое удовольствие, уж слишком оно было дорогим, да и, если честно, сомнительным.

Люди, дорожившие каждым су, ездили третьим классом, в неудобных вагонах, которые лишь при Империи стали закрытыми и обзавелись деревянными скамьями со спинкой. Вагоны второго класса были с мягкими сиденьями, первого – меблированные, с зеркальными дверями и занавесками на окнах. Для дам выделили отдельный вагон, чтобы не навязывать им мужского общества, для курильщиков – отдельное купе. Переходить из купе в купе запрещалось, пассажиры были вынуждены смотреть в окно, за которым мелькали пейзажи на скорости пятнадцать лье в час, или пялиться друг на друга, что довольно неприятно, когда нельзя разговаривать, а о чём говорить с незнакомыми людьми?

Путешествовать по железной дороге, не испытывая никаких неудобств от железной дороги, – для этого нужно приехать в Америку. Пульмановские вагоны – величайшее достижение цивилизации, при этом они не делятся на классы: все, оплатившие билет (1,69 цента за милю), наслаждаются одинаковым комфортом. Пассажиров здесь не утрамбовывают в тесные купе, точно сардины в жестяную банку, у них не затекают ноги от долгого неподвижного сидения в неудобной позе. Они свободно разгуливают по всему поезду из конца в конец через вагоны – от багажного до хвостового. Утомившись от прогулки, можно отдохнуть в элегантном салоне, устроившись в превосходном кресле. Везде ковры, занавеси, зеркала; говорят, что в поездах дальнего следования имеются даже библиотеки и столы для карточной игры! Единственное, что меня раздражало, – постоянный похоронный звон колокола, но, вероятно, к этому надо просто привыкнуть. Зато колеса стучат не так громко: мне объяснили, что этого достигают, вставляя между железными дисками слой спрессованной бумаги, поглощающей шум; кроме того, двойные рамы в окнах приглушают звуки. Ну разве не гениально?

Я знаю все железные дороги в Европе, а расписание поездов выучил наизусть. Бывает, что я приезжаю в Париж, лишь чтобы пересесть на другой поезд, и заранее прошу директора театра, где собираются ставить мою новую пьесу, раздобыть хорошего извозчика и встретить меня на Лионском вокзале: у нас будет всего двадцать пять минут на разговор о деле, пока фиакр домчит меня до вокзала Сен-Лазар. Вольф из «Фигаро» как-то сказал, что я пишу настоящую музыку XIX века – музыку экспрессов и пароходов. И всё же мой опыт не пригодился мне в Америке, где я порой выглядел наивным новичком. Например, когда мы остановились в Олбани на ланч, я увидел (и услышал, что хуже) огромного негра, стучавшего в тамтам. Он стучал то громче, то тише, то невероятно быстро, то медленно и размеренно. Мне было ясно, что он хотел вложить в эти нюансы какой-то смысл, хотя его намерения от меня и ускользали. Я даже позабыл про свой ланч, заинтригованный этим музыкантом. Последнюю исполненную им пьесу я слушал, не отрываясь. Он начал с оглушительного fortissimo, поскольку силой его Бог не обидел. После этого блестящего вступления он барабанил decrescendo, дойдя до piano и pianissimo, пока не умолк совершенно. В тот же момент поезд тронулся; я едва успел вскочить на подножку, как он уже мчался на всех парах. Обедали мы в Ютике. Перед станционным рестораном сидел другой верзила-негр, очень похожий на того, из Олбани, и тоже стучал в тамтам. «Надо же, какое пристрастие к тамтамам в этих краях», – подумалось мне. Я проголодался и ел так, что за ушами трещало, и тем не менее музыка негра не отпускала меня во весь обед. Его репертуар ничем не отличался от уже слышанного мною, и манера игры была такой же: forte, piano, pianissimo. Если это местный фольклор, так неужели все соло состоят из одной-единственной пьесы? И неужели негры считают это музыкой? Я уже собирался навести справки, как мистер Беннетт, сопровождавший меня в этой поездке, предупредил мой вопрос. (Гордон Беннетт-младший, владелец «Нью-Йорк геральд», – замечательная личность: это успешный делец, спортсмен на зависть англичанам, богач, умеющий жить в свое удовольствие, к тому же он свободно говорит по-французски, будто родился на бульваре Мадлен.)

– Я вижу, что вас заинтриговал этот негр, – сказал он мне. – Приготовьтесь к тому, чтобы увидеть такого же на каждой станции этой линии.

– Это такой трогательный знак внимания к пассажирам со стороны компании?