Приключения Оффенбаха в Америке

Боль потерь уступила место жажде справедливости; городские власти учредили следственную комиссию для установления причин пожара, но чиновников опередили журналисты. Они были повсюду: расспрашивали потерпевших, собирали свидетельства, строили догадки и предположения, публиковали репортажи и фотографии. Среди репортеров были не только местные, но и приезжие: «Нью-Йорк уорлд» и «Нейшн» отправили своих корреспондентов в Чикаго на поиски сенсаций, которые увеличат тираж. Совместными усилиями они превратили пожар в библейское бедствие: по рассказам очевидцев, пылал весь мир, и даже кирпичные дома таяли в огне, будто восковые. Однако тога античной трагедии оказалась наброшена поверх надетых наизнанку штанов короля Дагобера. Огонь распространялся так быстро из-за слишком плотной застройки: каждый дюйм свободной земли должен приносить барыши. Да, его подгонял ветер, но в нескольких местах лопнули газовые трубы, создав новые очаги. Горожане стремились платить как можно меньше налогов, и город с населением в триста тысяч человек мог содержать только две роты пожарных, которые быстро выбились из сил, к тому же проржавевшие бочки были пусты, а старые пожарные шланги продырявились. Но не писать же об этом в газетах! Один проворный репортер вернулся к истокам, тщательно облазил обуглившийся остов хлева, с которого начался пожар, и нашел там разбитую керосиновую лампу. Два его приятеля помогли ему состряпать историю на продажу: лампу опрокинула копытом корова по кличке Дизи, принадлежавшая ирландке Кейт О’Лири – католичке и алкоголичке, которой власти отказали в пособии, и она решила всем отомстить. Карикатуристы тотчас изобразили корову исчадием ада; проповедники ухватились за идею очищения огнем и искупления грехов. Про дряхлые насосы и не вспоминали, журналисты гонялись за Кейт О’Лири, которая отрицала свою вину, отказывалась говорить с ними и позировать фотографам, однако в газетах всё равно публиковали ее интервью и фотографии, на которых она доит свою корову.

К счастью для бедной женщины, через пару недель ее оставили в покое, потому что у журналистов появилось, о чём писать: несмотря на раннюю и холодную зиму, в Чикаго строились сотни домов, к весне наладилась торговля, а осенью там даже состоялась Промышленная выставка. Семь сгоревших мостов восстановили, расплавившийся водопровод проложили заново. Жители возродившегося города чувствовали себя равными мужественным первопроходцам, которые осушали болота и отражали нападения индейцев. Нью-йоркские газеты пестрели призывами: «Приезжайте в Чикаго сегодня! Торопитесь, молодые люди! Господа, посылайте туда ваших сыновей! Сударыни, отправляйте туда ваших мужей! Вам больше не представится такой возможности грести деньги лопатой!»

Воистину, Чикаго – самый американский из городов.

Мадемуазель Эме предстояло выступать в городе Х, находящемся на пути в Чикаго. Не стану называть здесь этот город (вы скоро поймете почему): вполне возможно, что через пять лет он станет очагом мировой культуры, где почтут за счастье гастролировать итальянские примадонны и немецкие виртуозы, – он же находится в Америке. Поэтому лучше сохранить его название в тайне, чтобы оно не ассоциировалось у европейцев с тем происшествием, о котором я сейчас расскажу.

Итак, я прибыл утром в Х, где вечером должны были играть «Хорошенькую парфюмершу». Нужно было провести хотя бы одну репетицию, поэтому я сразу отправился в театр, храбро встал за пюпитр, поднял смычок – музыканты заиграли.

Партитуру я знал наизусть. Каково же было мое удивление, когда вместо ожидаемых мною мелодий я услыхал нечто странное, едва ли состоявшее в родстве с моей опереттой. Мотивы еще можно было угадать, но оркестровка полностью отличалась от моей. Видно, какой-то местный музыкант решил сделать собственную! Подобное уже случалось в Вене, когда покойный Биндер заново оркестровал «Орфея в аду» по переложениям для голоса и фортепиано. Музыка, конечно же, звучала иначе, более броско и нарочито, однако я с легкостью признал свое дитя и не отрекся от него. Но здесь! Первым моим побуждением было немедленно уйти и отказаться от выступления этим вечером, однако мадемуазель Эме умоляла меня чуть ли не на коленях, говоря, что меня уже объявили, публика рассердится, если я не выйду к ней, представление придется отменить… Я позволил ей уломать себя. Снова взял в руки смычок и дал оркестру сигнал начинать.

В Нью-Йорке, как вы помните, мне понадобилось всего две репетиции, чтобы разучить с музыкантами новые для них произведения. Обычно моя партитура тщательно выписана, за исключением фразировки и динамических оттенков, – их я показываю. Музыканты делают пометки в собственных нотах, и всё идет превосходно. Но для этого нужно иметь дело с профессиональными музыкантами, составляющими хороший, слаженный оркестр! Этот же был маленький, но отвратительный.