Приключения Оффенбаха в Америке

Во время переписи семьдесят второго года меня записали евреем; кюре церкви Нотр-Дам-де-Лоретт запретил исполнять мессу, которую я сочинил на свадьбу Мими. Талит[30] с оторванным и пришитым куском не считается целым, перелицованное прошлое не получится выдать за обновку. Но что с того? Если я поклялся в любви к Христу, разве я должен от этого разлюбить людей, которые ему не поклоняются, но никому не сделали ничего плохого? Да, в Эмсе я всегда останавливался в еврейской гостинице «Город Висбаден», где подавали кошерную еду, а что делать, если она полезна при моей подагре? Мне даже врач это подтвердил. Что же касается моей неизменной готовности судиться из-за не уплаченных мне денег, то разве она не продиктована здравым смыслом и не пристала отцу семейства? Когда какая-нибудь актриса мне говорит, что у нее не хватает голоса, чтобы взять верхнюю ноту, я ее понимаю и даже соглашаюсь изменить партитуру (особенно если у нее красивые ноги), но когда директор театра мне заявляет, что у него нет денег, чтобы уплатить мне по контракту, этого я понять не могу и терпеть не намерен! Отец Фридриха фон Флотова, прусский офицер и соратник фельдмаршала Блюхера, настолько ненавидел евреев, что счел ниже своего достоинства обратиться за советом к Мейерберу или Галеви, чтобы знать наверняка, есть ли у его сына талант к музыке. Вместо этого он призвал Анри де Сен-Жоржа, который, конечно же, имел отношение к опере, но лишь как либреттист. Фридрих многим обязан этому человеку: именно по его совету отец согласился выплачивать ему содержание на время обучения в Париже. Так пруссак фон Флотов стал студентом парижской Консерватории и подружился с евреем Оффенбахом.

Он старше меня на семь лет, и ему, возможно, нравилась роль покровителя. Именно Фридрих ввел меня в салон графини Бертен де Во, перенесшей на меня свою неутоленную материнскую любовь: со своим мужем она рассталась через три года после свадьбы, с дочерью могла видеться лишь изредка, добиваясь в судах права опеки и заглушая тоску балами и музицированием. К моменту моего появления в ее доме девочке было двенадцать лет, мне – почти девятнадцать, а самой графине – тридцать три. Я посвятил мадемуазель Леони романс «Люблю я мечтать», который напечатали в музыкальном приложении к «Менестрелю». Слуга объявлял мое имя, когда я входил! Мы с Флотовом играли дуэты собственного сочинения для рояля и виолончели. Милая графиня распахнула передо мною двери в высший свет; на домашних концертах в особняках и загородных замках я распространял билеты на свои бенефисы (хотя бенефис – совсем не подходящее название для концерта, который не только не приносит выгоды артисту, но и вводит его в расход; я старался назначать его на утро, чтобы не платить хотя бы за освещение). Всем этим людям – графиням, баронессам, их мужьям и родственникам – не было никакого дела до того, что я еврей; они ценили во мне музыканта, обладающего истинным талантом, то есть способным играть на струнах души. Своей популярностью я обязан аристократической публике, и хотя республиканцы внесут это в список моих «преступлений», я от нее не отрекусь, никто не сможет назвать меня неблагодарным. И о помощи пруссака Флотова я тоже не забыл: в «Буфф-Паризьен» играли его оперетту «Вдова Грапен».

Три года назад одну из опер Флотова собирались поставить в «Опера-Комик». Какая тут разразилась буря в стакане воды! Ай-я-яй, пруссак! Ату его! На защиту моего друга неожиданно встал господин Дёлен из газеты «Пэи», но совершенно оригинальным образом: он набросился на меня – «прусского еврея, принесшего Франции больше зла, чем все шпионы Бисмарка вместе взятые», «квартирмейстера, который снова готовится принять на постой войска своего господина» под аплодисменты ничего не подозревающей парижской публики! Я сразу отправил письмо главному редактору Полю де Кассаньяку, указав ему на истинную причину этого патриотического бреда: в шестидесятом году господин Дёлен принес в «Буфф-Паризьен» свою собственную оперетту, которая не понравилась публике. Наглый щелкопер потребовал у меня доказательств того, что я француз! Я подал на него в суд за клевету и выиграл дело.

Но хватит уже об этом, вернемся туда, откуда доносится немолчный шум воды.