Приключения принца Иоганна Мекленбургского

Сволочи вы, а не верноподданные, заявил я, отсмеявшись. Напраслину на своих верных слуг возводить изволишь, царь-батюшка расплылся в улыбке Пушкарев, уж мы ночами не спим, только думаем, чем твоему величеству услужить. А коли сказали что, не подумав, то не гневайся. Ладно, отмахнулся я, пока нас никто не слышит, можете сколько угодно дурака валять. Я, правда, надеялся, что вы и впрямь что дельное надумаете… А чего тут думать, отозвался Вельяминов, Корнилий вот предложил ее отпустить дескать, пусть королевичу стыдно будет перед всем своим воинством. Так я считаю, что лучше и не придумать. Хм, а мысль-то недурна… Кстати, мне ее папаша до сих пор выкуп должен за то, что я их из Дерпта отпустил. Но вообще есть идея получше. Скажи мне, мил-друг, а что, тот шляхтич сопливый, которого ты в Можайск притащил, правда влюблен в Агнешку? Правда, государь. По крайней мере, со службы его выгнали именно за это. Любопытно. Я бы даже сказал, очень любопытно! Что любопытного-то, удивился Никита, или задумал чего? Да так, есть кое-какие мысли… Три фальконета добрых немецкой работы в две с половиной гривенки, а к ним ядер каменных сто двадцать и еще шесть, а железных кованых пять десятков и три. Записал ли? Записал, боярин. Две медные пищали в гривенку с четвертью, а к ним ядер каменных нет вовсе, а железных двадцать три. … двадцать три, как эхо повторил Первушка. Пушка бронзовая в шесть гривен и три четверти, а ядер к ней каменных три десятка ровно, а кованых столько же, а всего шесть десятков. …шесть десятков. Быстро пишешь, молодец! Благодарствую, боярин. Сколь раз тебе говорено, раб божий Акакий, не боярин я! Так это пока, Анисим Савич, всякому известно, что ты вот-вот головой стремянного полка станешь, а это уже все равно что стольник, а от стольника до боярина совсем недалече. Ну и дурень, тебе-то какая с того выгода? Нешто ты не понимаешь, что стань я боярином, то дочку свою за тебя, голодранца, нипочем не выдам? На все воля Божья, Анисим Савич, а только и я не всегда голодранцем буду. Меня государь обещал к себе писарем взять: так, глядишь, и в дьяки выйду. Эва как! Только тебя в дьяках и не хватало, усмехнулся Пушкарев, слушая Первушку. И не в писари, а в секретари… хотя где тебе, убогому! Государь, с тех пор как Манфреда похоронил, никого к своим делам так близко и не подпустил. А кто этот Ман… Манфред? Кто-кто… да уж не чета тебе, бестолковому. Ученый человек был, хоть и невелик летами. Видом тоже неказист, но разумен страсть! Хошь тебе по-французски, хошь по-немецки, хошь по-латыни. Все превзошел! А по-русски писал? По-нашему, врать не буду, не умел он, только ведь, будь он жив, ему куда проще было бы одному языку уразуметь, чем тебе четырем! Ладно, заболтался я с тобой, бери роспись да дуй в Можайск к воеводе князю Пожарскому. Скажи, государь-де велел пушки, у ляхов захваченные, ему в крепость передать со всем припасом и зельем. Пусть к делу пристроит, на стенах али еще где. Как прикажешь, бо… Да что же это за наказание такое! Сколь раз тебе говорено, не называть меня эдак, а то ведь, чего доброго, услышит кто, греха ведь не оберешься… Да я же только из почтения, Анисим Савич, и только наедине, нешто я без понятия… Ступай, сказано тебе! И чтобы одна нога здесь, а другая там!

Первушка опрометью бросился прочь из шатра, игравшего роль походной канцелярии, где он в последнее время подвизался. Когда государь повелел ему отправляться с ним в поход, парень понял, что поймал жар-птицу за хвост, и если не оплошает, то пойти может куда как далеко. Грамотку надо написать? Анциферов тут как тут! Сбегать куда? Пока рынды да податни, бранясь и толкаясь, спорят меж собой, кому сие по чину, Первушка уже управился. Получалось, вправду сказать, не всегда хорошо, но усердие юноши заметили и оценили. Вот только в набег на Владислава его не взяли, но как вернулись, тут же усадили писать роспись захваченного в бою у ляхов. Судя по добыче, царские ратники одержали верх в немалой битве, однако глядя на то, как резво они вернулись и сразу же встали под защиту укреплений, становится ясно сил у польского королевича еще куда как много.

Выбежав, он едва не сбил с ног своего нового приятеля Яна Корбута. По совести говоря, поначалу парень смотрел на литвинского полоняника с опаской. Однако со временем они подружились, тем более, как оказалось, Янек был из православной шляхты, то есть не совсем басурманин.