Приключения сомнамбулы. Том 2

– Мне в глаза не хочется заглянуть? Только – глубоко-глубоко. Чтобы понять то, что я в себе не могу понять, самому понять и мне объяснить… – Света, чуть откинув голову, требовательно посмотрела на Соснина, на напряжённой стройной шее дрогнула голубоватая жилка, губы изогнулись в горькой усмешке, словно сама не допускала и мысли об исполнимости своей просьбы. – Помогите мне, помогите, я запуталась, боюсь не выпутаться, – в замешательстве зашептала. – Мне так страшно ночью, когда просыпаюсь! И весь день потом чего-то боюсь. Не знаю, что делать… мне страшно, страшно, а от вас исходит уверенность, спокойствие правильно устроенной жизни. Про то, что ждёт после смерти узнала, про тусклую неподвижность. Но как жить, пока живы, как? Всё вокруг меня какое-то ненадёжное, ненастоящее, даже деревья, небо, хотя всё будто бы потрогать можно, всё будто бы есть на самом деле, вот, думаешь, моё что-то, что захотела, и – нет уже, улетучилось. Опереться не на что, а что-то давит и давит, и тормошит, и, не касаясь, толкает со всех сторон. Затравленно озиралась. – Илья Сергеевич, скажите, как выбраться из всего этого, из ненастоящего, и начать сначала, с чистого листа? Илья Сергеевич, моя жизнь, будь я с вами, могла бы сложиться иначе? – посмотрела с сомнением, прижалась, как если бы обследовала внутренним чувствительным оком забрезжившие перспективы неожиданного союза, что же до Соснина, то он был явно не готов разбить её сердце.

Золотистая бретелька платья, узкий ремешок цветисто-бисерной сумочки, покачивавшейся в такт движениям; острое, гладкое плечико умещалось в ладони. – Я могла бы от вас родить? – словно сама у себя, не надеясь на ответ, спросила Света с утвердительно-мечтательной интонацией.

Ну да, моё мнение по этому поводу не обязательно знать, – подумал Соснин, удивляясь своему бешеному успеху; сразу две девицы-красавицы в один вечер возжелали вдруг от него родить… рука соскользнула по лайковой прохладной спине.

– Страшно? – избегая учительства, сбивался, однако, на учительский тон, – страшно симулировать жизнь? Конечно, страшно, вас интуитивно тянет куда-то назад, туда, в покинутое поле единой морали, где ещё недавно угадывались границы между добром и злом, где не растворились бесследно понятия греха, вины, праведности, о, смутные страхи-тревоги точат и точат, вы интуитивно тяготитесь опутывающей мишурой, слепящим отвлекающим блеском, допустим, но можно ли безболезненно выскользнуть из своего времени? – вздрогнул от заданного вопроса, который с полным правом и прежде всего относился к нему самому, с усилием над собой продолжил, глядя в её бездонные, наполнявшиеся ужасом глаза. – Вы ведь навряд ли согласитесь отречься от шика-блеска, оплатить желанный душевный покой пасмурностью, беспросветной монотонностью дней. Как избавиться от накопленных страхов, чтобы начать настоящую жизнь заново? – говорил он с совсем уж противной назидательной интонацией, – хотите всерьёз порвать постылые связи, привязанности, взорвать привычное благополучие с этим вот, едва ли не повседневно окружающим вас фальшивым великолепием и удрать на необитаемый остров счастья? Готовы год за годом тёмными вечёрами в жалкой хижине смотреть на горящие поленья и вязать чулок?

– Что такое счастье, что?

– Отложенное несчастье.

Ошалело взмахнула ресницами, как если бы Соснин, предложив ей единственно-стоящий выбор-выход из экзистенциального тупика, тут же снова замуровал его, напряглась, прошептала с сомнением и… надеждой. – Взорвать? Хочу взорвать… И, обмякая, не стесняясь минутной слабости, по-детски обняла Соснина за шею.

– Вспомните, Илья Сергеевич, как плавали до гор. Зачем удирать на остров? Пусть и не безболезненно, но лучше бы нам вместе отправиться в ваше светлое прошлое, такое далёкое. Хочется, как во сне, вернуться? Вы бы мне всё-всё показали и объяснили там… я с вами уже и не танцую сейчас, мы плывём, плывём навстречу тёплым волнам, чтобы увидеть снег.

– Потом – забыться в сарайчике с дырявой крышей? Итак, поменяли время, всерьёз вернулись к варианту необитаемого острова?

Мечтательно улыбаясь, Света с вялым кокетством погрозила пальчиком и ещё тесней, с нежной беспомощностью прижалась к щеке Соснина; какое свежее, лёгкое у неё дыхание… Мог ли он влюбиться в неё? Шаги и кружения подчинялись её капризной тревожной пластике, его, только его, облучали серые влажные распахнутые глаза, они, глаза, были близко-близко, её ресницы касались его щёк, губ, но почему-то он не поддавался гипнозу, не трепетал, не замирал, как когда-то, когда на него смотрели с пробитого светом экрана далёкие, как звёзды на небе, кинобогини.