Приключения Тома Сойера

«С каким неописуемым волнением юное существо, едва вступившее на тернистые тропы жизни, предвкушает давно ожидаемое празднество! Воображение с живостью набрасывает розовыми и голубыми красками веселые картины. В легких мечтах изнеженная поклонница моды уже видит себя среди блестящей толпы, окруженной всеобщим вниманием. Ее изящная фигура, облаченная в белоснежные кружева и облака газа, кружится в вихре упоительного танца; ее глаза сияют ярче, чем у остальных, а ножки в бальных башмачках порхают легче других в этом веселом собрании.

Каким волшебно прекрасным предстает все перед ее очарованным взором! Каждое новое явление для нее пленительно и неповторимо. Но с течением времени она обнаруживает, что под этой блестящей внешностью скрываются суета и злословие; лесть, когда-то услаждавшая ее душу, теперь только раздражает; бальные залы теряют для нее былое очарование; с горечью в сердце и с расстроенным здоровьем она устремляется прочь, уверившись, что светские удовольствия не способны удовлетворить стремлений ее души!..»

Чтение сопровождалось одобрительным гулом и перешептываниями: «Как это мило!», «Какое изящное красноречие!», «До чего же верно!», а когда сочинение завершилось особенно нудной моралью, слушатели восторженно зааплодировали.

Потом выступила худосочная девица с интересной бледностью в лице, изобличавшей несварение желудка, и прочла поэму «Прощание миссурийской девы с Алабамой». Читателю будет достаточно четырех строк:

Алабама, прощай! Я любила тебя,
А теперь я тебя покидаю!
Лью я горькие слезы, всем сердцем скорбя,
И навеки тебя оставляю.

После нее перед зрителями возникла смуглая, черноволосая и черноглазая барышня. Выдержав многозначительную паузу, она напустила на себя трагическую мрачность и начала размеренно и торжественно читать нечто, озаглавленное «Видение»:

«Ночь была бурная и непроницаемо темная. Вокруг небесного престола не светилась ни одна звезда, глухие раскаты грома беспрестанно сотрясали воздух, а ужасающая молния гневно сверкала в облачных чертогах небес, пренебрегая тем, что достославный Франклин укротил ее свирепость! Неистовые ветры единодушно покинули свои таинственные убежища и заметались над землей, словно для того, чтобы эта ночь казалась еще более ужасной.

В эту пору мрака и уныния мое сердце томилось по человеческому участию, но вместо того – “Мой друг, моя мечта, советник лучший мой в скорбях и в радости, явилась предо мной”.

Она приближалась, подобная одному из тех эфирных созданий, которые являются юным романтикам в их мечтах о сияющем рае, не украшенная ничем, кроме своей непревзойденной прелести. Так тиха была ее поступь, что ни одним звуком она не дала знать о себе, и, если бы не волшебный трепет, восчувствованный мною при ее приближении, она проскользнула бы мимо незамеченной и незримой, подобно иным скромным красавицам…»