Прикосновение

От вокзала мы взяли такси. Водитель почему-то решил играть роль человека видавшего виды, грубоватого и неприветливого. Иностранцы, приехавшие в город впервые, могли счесть это свидетельством знания человеческой натуры и жизненной мудрости, если только им не хватало ума понять правду и почувствовать глубокую антипатию к себе, чем это и было на самом деле. За своим бледным отражением в стекле машины я видела город, который двигался слишком быстро, чтобы действительно понять, каким он хотел бы выглядеть. В сени развалин древнеримского акведука автомобильные стоянки и серебристо-серые ограждения обрамляли бульвары и узкие извилистые улицы. Между кофейней и супермаркетом, где за шесть евро можно было купить большую картонную упаковку вина с краном для розлива, вполне уместно сверкал зеленый крест аптеки с двумя змеями, обвившими чашу. Ветер раскачивал кедры и сосны с очень темной хвоей. Колючие живые изгороди скрывали за собой новые жилые дома, поднимавшиеся вдоль склона холма ближе к северной части города.

– В отпуск? – спросил таксист.

– Нет, – ответила я.

– Да, – ответила Янус.

– Глупее времени для отпуска не придумаешь, – сказал он. – Надо приезжать либо летом, либо уж ближе к Рождеству. А сейчас вас ждет не самый приятный отдых.

В отеле были малиновые потолки, синие ковры и тисненые обои с рисунком в виде аистов. Янус заплатила наличными Греты за два одноместных номера на ночь. В ресторане еще подавали ужин. Следовало ли нам поужинать?

– Нет, – сказала я, взглянув в меню с отбивными за двадцать евро порция и вином за двадцать евро бутылка. При сложившихся обстоятельствах нам не следовало этого делать.

Оставшись одна в номере, который мог располагаться в любой точке мира, я разделась донага перед зеркалом в полный рост и оценила тело Себастьяна Пьюи. Он не принадлежал к излюбленному мною типу, и я чувствовала себя не слишком комфортно в этом теле. Кожа его имела нездоровый серый оттенок, а на груди и спине пробивались пучки волос, словно не решаясь пока разрастаться обильнее.

Я с трудом подавляла желание переместиться в кого-то более смуглого, привлекательного, мускулистого и волосатого – словом, в личность более определенную, имевшую ярко выраженный характер. Порывшись в портфеле, я так и не смогла определить род его занятий. У него был простой и понятно устроенный мобильный телефон, из которого я вынула батарейку, понимая, что как раз в этот момент, вероятно, кто-нибудь, ожидавший его на вокзале в Монпелье, начинает волноваться, недоумевая, куда он мог деться. Быть может, испуганная мамочка уже связалась с полицией, где ей ответили, что молодые люди, знаете ли, бывают порой своенравны и непредсказуемы, живут своей жизнью, и если действительно появится повод для тревоги, ей следует перезвонить по обычной городской линии дня через два, а лучше – через три. Волнение родственников никогда не считалось достаточным основанием, чтобы немедленно пуститься на поиски, и за это я была от всего сердца благодарна полиции.

Я изучила его лицо, пытаясь понять, что он за человек. Он мог быть беспутным повесой, любившим отпускать пошлые шуточки. А мог оказаться одиноким меланхоликом, который сидит по ночам, сочиняя сонеты, обращенные к воображаемому предмету страсти. У меня мягкие руки, незнакомые с физическим трудом. Стоит втянуть живот, и ребра моей грудной клетки вырисовываются аркой отчетливой формы, но стоит живот распустить, как я кажусь почти толстым, над бедрами образуются наплывы жира. Мои ягодицы чуть зудят – так бывает от долгого сидения на одном месте. Левое бедро было когда-то поранено, но давно успело зажить. Кто я? Студент, дизайнер, компьютерный программист, диджей с большим самомнением при полном отсутствии вкуса? Но что еще важнее, нет ли у меня аллергии на клейковину? Не ношу ли я металлических вставок на местах переломов? Следует ли мне воздерживаться от сахара и вообще сладкого? Не заставит ли меня простой укус пчелы умереть от мучительного удушья, когда откажут легкие? Откуда мне это знать, пока я не сделаю ошибку, какую сам Себастьян Пьюи, однажды совершив, больше бы не допустил?

На мгновение мне начинает не хватать хорошо знакомого веса Натана Койла или уверенности бега Элис Майр.

* * *

Мы с Янус едим в небольшом ресторанчике напротив руин средневековой стены. Она заказывает сыр, вино и утку в кипящем коричневатом соусе. Хозяйка-официантка-матрона (все в одном лице) спрашивает, буду ли я расплачиваться за трапезу своей матушки. Янус, конечно же, забывает, как она сейчас выглядит, и едва не устраивает скандал, но вовремя спохватывается.

Разговор у нас почти ни о чем.

– Тебе знаком этот город?

– Немного.

– Когда ты была здесь в последний раз?

– Давненько.

– И с кем в тот раз?

– Я не помню. Но на мне было что-то желтое, когда я прогуливалась вдоль моря, а потом ела устриц из оцинкованного ведерка. А ты?

– О, я была кем-то необычайным. Я всегда необыкновенна, ты же знаешь.

А потом Янус вдруг спросила:

– Почему ты выручила меня? – И этот вопрос настолько не соответствовал тону нашего разговора, что застал меня врасплох.