Прикосновение

– Когда мы впервые встретились, вы находились в теле моего слуги и сказали, что вас зовут Джозеф. Вы были мужчиной и носили мужское имя. Теперь вы в теле моей дочери, вас зовут Антониной… Вы бываете наедине с джентльменами… Моетесь перед зеркалом и занимаетесь прочими чисто женскими делами, в подробности которых я не желаю даже вдаваться. Вот мой вопрос: кто же вы на самом деле? Когда вы не Антонина и не Джозеф. Кто вы, когда кладете голову моей дочери на подушку и засыпаете?

Я взвесила свой ответ.

– Я хорошо воспитанная, верная дочь России. Я виолончелистка, которая к тому же обожает и балует свою любимую гнедую кобылу. Я отличаюсь безукоризненными застольными манерами, очаровательна с теми, кто заслуживает моего внимания, отвергая ухаживания пустых охотников за моими прелестями и за моим богатством. Это все истина. Разве что-то еще имеет значение? – Он напрягся, явно готовясь продолжить, а потому я коснулась его покрытой печеночными пятнами руки. – Лучше ответьте: вашего отца интересовал тот, кто проложил ему путь к славе героя Крыма? Он хотел больше узнать о нем?

– Нет, едва ли его это заботило. Ходили слухи… что мой отец – то есть его тело – проявил и немалую жестокость, но, как всем известно, жестокость на войне считается чем-то допустимым и даже естественным.

– Тогда подумайте еще раз. Вы действительно хотите знать, кому доверили тело своей дочери?

Даже в полумраке кареты я заметила, как заходил ходуном его кадык. А затем внезапно изменившимся тоном он воскликнул:

– Так что мы собираемся смотреть сегодня вечером?

Тем вечером мы побывали на достаточно посредственном спектакле, но, когда закрылся занавес, я все равно аплодировала актерам и улыбалась зрительному залу из своей ложи, зная, что значительная часть аудитории аплодирует именно мне – красивой и богатой, почти совершенной в своем блеске молодой женщине, какой и надлежало быть Антонине.

Позже в толпе, кружившей по ярко освещенному фойе – потому что никто из высшего общества не приезжает в театр только ради самого представления, – пухлые пальчики тронули меня за локоть и тонкий голосок произнес:

– А я знаю, кто вы такая.

Я бросила взгляд вниз и увидела маленькую девочку с волосами, уложенными кукольными кудряшками. Ее платьице из розового шелка плотно облегало еще не развившуюся грудь, а ее щеки покрывал слой румян. От прикосновения ее пальцев я ощутила болезненный зуд в зубах, а в ушах возникло жужжание, как в осином гнезде, потревоженном дымом.

– В самом деле? – пробормотала я, изучая ее лицо так же внимательно, как она изучала мое.

– Да. Мне очень нравится ваше платье.

– Спасибо за комплимент, мисс. Простите, не знаю вашей фамилии.

– Сенявина. А имя… Ой! – Крошечная ручка прижалась к губам, подавляя смех. – Я или Туля, или Таша. Право, не знаю, кто я сейчас. Мы так похожи друг на друга. Даже я сама не всегда понимаю. А мамочка называет нас обеих «ангелочками».

Я отошла в более затененный угол зала, плотнее натянув на плечи накидку.

– И давно мамочка вас так называет?

– Наверное, с самого рождения, – ответило дитя. – Но меня саму только две недели. – Она склонила голову набок, а ее взгляд приобрел неожиданное лукавство. – Я сожгла кукольный домик Тули. Или Таши. Там стены в комнатах были окрашены в розовый цвет, а мне хотелось синего. Они отказались перекрасить, и тогда я его спалила. А вы чем занимаетесь?

– Спасаю репутации молодых женщин, которые слишком глупы или наивны, чтобы понимать, чего стоит хорошая репутация, – ответила я. – Но через пару недель, вероятно, я стану кем-то другим.

– Через целых две недели? – удивилась маленькая Сенявина. – Лично я перемещаюсь уже сегодня ночью. Взгляните, – и ее пухленький пальчик привлек мое внимание к мужчине с широкой красной орденской лентой и черными усами, завивавшимися на кончиках, который прямо и неподвижно стоял в центре фойе, держа в руке узкий длинный бокал. – Вам нравится? Он красив, не правда ли?

– Он очень мил.

Девочка снова повернулась ко мне, но теперь в ее лице читалась озабоченность.