Принц инкогнито

— Выписать! — (Тамара опять помрачнела.) — Или подождём, пока спалит отделение? Он два раза предупредил. Дождался, пока все заснули. Пролез. Здоровый, молодой, ловкий. Один раз обозначил, два — не хотите понять? Будете разгребать головёшки…

— Всё, ладно, хватит!

Тамара листала толстую папку с историей болезни.

— «Поступил в связи с изменившимся психическим состоянием…» Тогда что напишем ему? «Состояние улучшилось»?

— «Динамика психосоматического состояния выраженно положительная», — отчеканил Дживан. — «Достигнута устойчивая ремиссия».

— Вот умеешь же ты формулировать. Так, «Динамика…»

— Мало ли, «изменившееся состояние»… — Тамара писала в карте, Дживан морально поддерживал: сам он терпеть не мог заполнять документы, Тамара пыталась перебороть эту его странность, потом сдалась. — Как понимать «состояние»? Алкогольное отравление — «состояние»? Состояние. Поставили на ноги, через недельку домой…

Тамара вдруг перестала писать.

— Подожди-ка… недельку?

— Ну да. Завтра же выпишем.

Тамара сияла, Дживан не понимал отчего.

— Дживан Грантович, посмотри сюда внимательно. Видишь? «Шамилов А. М. — поступил…» Дату видишь?

— Первое. Ну хорошо, не неделя, восемь дней…

— Дживан, не тупи! Когда у нас был поджог в надзорной палате? Первый поджог? Он был в пятницу. Я дежурила по больнице. С пятницы на субботу. Пятница была двадцать девятое, суббота — тридцатое. А здесь — первое октября. Шамилова здесь ещё не было, понимаешь? Физически.

Дживан тупо смотрел на Тамарин ноготь, выкрашенный тёмно-красным. Ноготь постукивал по шершавой бумаге с цифрами «01.10». Бардакхана…

— Ну… Тамара Михайловна…

— А что «ну»? Надо дальше искать.

У себя в процедурной Дживан наконец мог побыть в тишине, в одиночестве.

Разложил на столе упаковки таблеток, журнал и пластиковый контейнер с пятьюдесятью ячейками. На крышке каждой полупрозрачной коробочки был прилеплен отрезок белого резинового скотча с фамилией пациента.

«Аксентьев». Галоперидол пять миллиграммов, циклодол четыре, азалептин пятьдесят. Одна большая таблетка с риской посередине, четыре маленькие: две белые, две светло-лимонные.

«Алжибеев». Пропазин пятьдесят, десяточка сонапакса… Две красивые голубые (что-то старческое ощущалось в самом цвете этих таблеток), блестящая рыжая…

«Бобов». Тералиджен пять миллиграммов, плоская ядовито-розовая…

…«Евстюхин». Карбамазепин; труксал — шоколадный, приятный на вид…

Зарябило в глазах, Дживан опёрся о стол. Прав паршивец: в котельной перестарались.

Как же так получалось, что мальчишка не виноват? Интуитивно, психологически — всё сходилось. Вот только пятно на подоконнике появилось тридцатого сентября — а Шамилов первого октября. Тридцатое раньше первого, октябрь позже сентября. Не перешибёшь…

Было трудно вдохнуть — как после того падения на ледяной дорожке, когда надломил два ребра. Только сейчас мешало что-то глубже, чем рёбра, где-то в области сердца или диафрагмы. Дживан не мог понять, что это.

Он делал самое благородное в мире дело: спасал жизни убогих беспомощных мизераблей. Как бастион среди волн — о него разбивались волны безумия, он единственный должен был каменно, твёрдо, двумя ногами стоять… Перехватить пиромана, вырвать у него из руки горящую спичку и растоптать, затушить!.. Здесь не было и не могло быть места второму мнению. Спасая людей, он, Дживан, был безусловно прав.

Он же был прав?!.

Почему-то Дживану вспомнилась девушка, которая навещала инфанта. С яркими глазками, улыбчивая, смешная. Он, Дживан, в свои сорок лет знал бы такой девушке цену — а что мог понимать восемнадцатилетний сопляк? За что ему такая, да ещё старше его лет на семь? Материнский инстинкт? Или просто папины деньги? Эта его — «Та-ор-ми-на»… Надо же, имел наглость вдалбливать по слогам — и вдолбил… Где это, Таормина?..

…«Суслов». Длинная, как сам Костя, капсула с продольной риской, с буквами «AMI 400» — солиан.

«Теплов». Шайбочка феназепама, два шарика глинистого цвета — старый добрый аминазин. Слабый железистый запах — так пахнут именно нейролептики. По инструкции эти лекарства надо раскладывать в маске. Дышать ими как можно меньше. Проветривать. Но кроме аминазина и гораздо хуже него — ты понемногу, на каждом дежурстве волей-неволей вдыхаешь саму болезнь.

Медицина вообще, как известно, пагубна для здоровья. А хуже всех специальностей — психиатрия. Дживан помнил цифры, при случае бравировал: астма на 60 % чаще, чем у других врачей, аллергия — на 80 %. Это из-за того, что контакт с нейролептиками.

В два с половиной раза чаще алкоголизм. В пять раз чаще психические болезни. Потому что всё время среди мизераблей, видим их, слушаем, дышим одним воздухом с ними. Психиатрия вредна. А если ещё глубже копнуть, то внутри психиатрии — какая именно из медицинских профессий самая разрушительная и опасная?