Принц инкогнито

Дживан снова почувствовал, что уплывает. Прислонился бедром к торцу Тамариного стола.

Похоже было, Денис проговорился… да, пожалуй, его интеллекта хватило бы на провокацию: поджечь самому, а виноватым выставить Кардинала. Нетерпение подвело: поспешил, слишком грубо стал обвинять…

Опираясь о стол, Дживан примял угол лежавшей с краю бумаги. Он машинально разгладил листок, озаглавленный «4-е отд. Перевод».

Почерк старшей сестры, внизу размашистая Тамарина подпись, и наискосок — автограф замглавврача: круглые завитки, похожие на пружинку. В списке восемь фамилий. Первым номером — Селивахин Дмитрий Егорович. Это Полковник. Под вторым номером значился Гася. Под третьим — Славик. Дальше три старика: Зверков (по кличке Дедушка-голубчик), Софияник (по кличке Скрипач — по ночам он ужасно скрипел зубами) и Алжибеев (по кличке Периметр; Дживан однажды полюбопытствовал, почему Периметр, — ему ответили: «Потому что равен нулю»). Седьмым шёл Кардинал, замыкающим — Вильяминов Максим Иванович, Виля.

— Тамара Михайловна, — сквозь зубы процедил Дживан, когда, наконец, Дениса удалось выпроводить. — Можете ли просветить меня в отношении данного документа?

— Слушай, на тебе лица нет, — сказала Тамара по-женски заботливо. — Ты устал.

— Я правильно понимаю, вы с Ирмой Ивановной без меня…

— Хочешь честно? Я вообще испугалась, когда ты с Шамиловым разговаривал. Не за него, за тебя. Ты был красный весь…

— …без меня всё решили? Славик третий, Гася второй — в Колываново?! Это Ирма Ивановна предложила? У неё у самой диабет, где же совесть?..

— Совесть? — Тамара резко сменила тон. — Это вы, Дживан Грантович, с вашим Гасей прыгали тут до двух часов ночи? Вы кололи ему инсулин, на свои деньги купленный, дорогой, датский? А Ирма Ивановна, между про…

— Зачем датский, когда в процедурной росинсулина целая гора…

— А он действует, этот росинсулин? Вы проверяли? Правда?! Когда?

— Две-три недели назад действовал худо-бедно…

— Именно! Худо, и бедно, и три недели. А неделю назад уже ни худо, ни бедно! Ирма Ивановна бессовестная прыгала тут со «скорой», его брать отказались… Да, да, опять! Во-первых, они говорят, мы его не поднимем. «Он сам идти может?» Не может. «В нём килограмм сто семьдесят, вы смеётесь?» А во-вторых, «психбольной, ставьте нам круглосуточный пост». Мы говорим, посмотрите, он безобидный. Они говорят, «по инструкции ставьте пост». Мы говорим, у нас людей не хватает. Они говорят, «а у нас? Пожалуйста, можем сделать укол». Тот же самый росинсулин. Мы говорим, ну спасибо тогда, мы сами. Мы вас обеспокоили чем-нибудь, Дживан Грантович? У вас телефон двое суток не отвечает. Вы заняты были, я понимаю. Я Ирму Ивановну такую бессовестную еле отсюда выгнала в два часа ночи…

— Тамара Михайловна, я категорически возражаю. Гасю нельзя в Колываново. Он даже до гангрены не доживёт. Он гипанёт через неделю, и всё, его просто не выведут…

— Дживан, миленький, я понимаю. Гасю нельзя, кого можно?

— Вот — кто поджигал, того можно. И нужно. Дениса Евстюхина… Гасю — ни в коем случае! Гасю, Славика — я категорически протестую. Тамара Михайловна, я вам за пятнадцать лет давал слово, вы от меня слышали?

— Какое слово?

— Моё честное слово давал я вам? Правильно. Не давал. Я, Дживан Лусинян, лично вам заявляю: если этих двоих, Гасю и Славика, вы отправите в Колываново, я вам пишу заявление. В ту же минуту.

— Джива-а-анчик! — взмолилась Тамара. — Ну что за детский сад?!.

— В ту же минуту, Тамара Михайловна. Вы меня знаете. А теперь — вы ответственное лицо, вы решайте.

В процедурной, сделав необходимые записи, Дживан открыл сейф с надписью «Heroica», вынул ампулу из упаковки. Надломил стебелёк. Набрал в шприц прозрачную, чуть маслянистую жидкость. Вставил шприц обратно в разорванный блистер. Сделал запись в журнале. Убрал в сейф упаковку, пустую ампулу и журнал. Запер сейф.

Список на перевод в Колываново попался ему как нельзя более вовремя. Только что всё расплывалось, двоилось — и вот снова ясность, сознание правоты. Хотели по-тихому провернуть у него за спиной? Наверное, и перевозку вызвали бы в дежурство Ирмы? Хотели поставить его перед фактом? Ёх-бир!

Дживан открыл дверь и позвал пациента — новенького из надзорной палаты, Дживан уже не помнил фамилию, которую только что автоматически записал: Рыбин, Рыбушкин… Глаза у новенького были мутные, сонные, его шатало. Войдя, сразу же, без приглашения сел на кушетку. На круглой стриженной под машинку башке были видны проплешины, шрамы.

— Что с головой у тебя? — спросил Дживан, извлекая из блистера шприц.

— Двенадцать! — с гордостью заявил новенький. — Двенадцать дырок.

— Откуда? — Дживан стравил воздух, причём вместо струйки параболой, как это изображают в кино, из шприца вытекла одна маленькая капля.

— Отец сильно воспитывал, — сказал новенький с уважением.

— Ляг. Штаны приспусти.