Принц Модильяни

Он снова ищет взглядом подтверждения у своих спутников, которые тут же синхронно кивают. В Париже много гомосексуалистов, но друзья Жана Кокто принадлежат к той особой категории людей, которые не боятся выглядеть смешными, щебечут и визжат по первому сигналу своего господина.

Макс Жакоб также подходит, чтобы обнять меня.

– Амедео, друг мой…

– Макс… Все в порядке?

– Слава богу, да.

В гостиной присутствуют еще несколько незнакомых мне людей. Беатрис торопится мне их представить.

– Амедео, познакомься…

Я ее прерываю, потому что мне совершенно нет дела до ее гостей:

– По пути домой я видел две бесконечные шеренги раненых солдат, возвращавшихся с войны.

Тут же наступает полная тишина. Я продолжаю:

– Пока мы тут мило беседуем, кто-то погибает на фронте.

Все молчат.

– Возможно, в скором времени на флаге Франции будут другие цвета. Цвета Германии. Италия тоже вступила в войну. Все наши страны участвуют в войне.

– Испания не участвует, – уточняет Пабло.

– И что? Твое сердце спокойно?

– Нет. Я против войны.

– Солдаты, которых я видел на улице, возможно, тоже против. Многие даже не знают, зачем их отправили на фронт.

– Безусловно. Поэтому я против войны. Нельзя умирать во имя правителей.

Беатрис не переносит эту тему – и пытается ее завершить:

– Войска никогда не войдут в Париж.

Эгоизм Беатрис меня раздражает. Неожиданно Кокто признает мою правоту:

– Я согласен с Амедео. Я подал заявление на фронт.

Беатрис не верит своим ушам.

– Жан, ты шутишь?

– Вовсе нет.

Две его марионетки тут же принимают серьезный и обеспокоенный вид, чтобы показать достоверность слов своего господина. Беатрис откровенно раздосадована.

– Не могу поверить, Жан… Не делай этого, прошу тебя.

– Я уже все решил.

– Но какой смысл умирать? Ради чего?

– Надеюсь, что я не умру.

Беатрис взрывается:

– Могу я узнать, что с вами со всеми происходит? Война – это ужас! Вы слышали, что сказал Пабло? Мы должны быть против войны.

Я решаю рассказать всем новость, которую недавно узнал:

– Нам не сильно поможет «быть против войны». Похоже, что у немцев есть новое орудие большой дальности, невероятно мощное, которым они хотят атаковать Париж. Им даже не нужно будет тратить силы, чтобы войти в город.

Беатрис в ужасе смотрит на меня.

– Зачем ты нам это говоришь?

– Потому что это правда. У них есть орудие, способное разрушить город с большого расстояния.

– Ты хочешь нас напугать?

– А ты предпочитаешь не знать об этом?

– Как только ты вошел, ты заговорил о погибших и о войне… Почему?

– Потому что война – здесь, у дверей.

У Беатрис истерический припадок.

– Почему ты не расскажешь всем, что ты – ненормальный? Расскажи, что ты сделал!

Беатрис поворачивается к остальным.

– Знаете? Он пытался записаться на фронт!

– Это делает ему честь. – Жан смотрит на меня с одобрением.

Беатрис еще больше раздражается.

– Честь? Какую честь?

Она резко поворачивается ко мне:

– Почему ты не расскажешь им причину, по которой тебя не взяли? Скажи!

Все смотрят на меня в ожидании ответа. Я не ожидал подобной вероломности от Беатрис. Но я по-прежнему не хочу никому раскрывать свою тайну – и потому, мгновенно собравшись, говорю со всем презрением, на которое способен в отношении себя:

– Они не знают, что им делать с итальянцем, который вдобавок кашляет.

Беатрис спохватилась и одумалась; она цепляется за ту версию, которую сама вынудила меня принять.

– Благодари мрамор и скульптуру, что тебя не призвали на фронт.

– А ты рада, да? Тому, что меня отправили домой играть с палитрами и красками?

– Молоток и резец – не для тебя.

Я вижу бутылку вина на столе, беру ее и начинаю пить из горла. Беатрис подходит ко мне, она настроена враждебно.

– Ты хотел поиграть в войну, как настоящий мужчина?

Я смотрю ей в глаза. Теперь мы разыгрываем неожиданный для всех спектакль.

– А разве не настоящий мужчина заставляет тебя стонать в экстазе каждую ночь?

– Вот именно! Лучше останься здесь и продолжай делать то, что у тебя так хорошо получается. И потом: на фронте стреляют, там нельзя заказать абсент и шампанское.

Она издевается надо мной.

– Если бы ты меня любила – то хотела бы, чтобы я сидел в окопах, как и все. Поля Александра призвали – и у меня до сих пор нет от него новостей! Ты знаешь об этом? Даже его семье ничего не известно!

Выражение ее лица становится жестким и беспощадным.

– Я все для тебя сделала! Я нашла тебе нового посредника…

– Ты только это можешь сказать? Поль для меня – как брат, если с ним что-то случится на войне, для меня это будет страшная боль… Он один из немногих в Париже, кто искренне любит меня.

– Я тебя тоже люблю – тебе этого недостаточно?

– При чем тут это?

– Я посвящаю себя – тебе и твоему будущему! И я рада, что ты здесь, а не на войне. Посмотри на Пабло – разве он пошел сражаться?

Я смеюсь и обращаюсь к Пабло:

– Пабло, видишь, все хотят, чтобы я был таким же, как ты.

Он улыбается и подыгрывает:

– Что тебе сказать? Я сам иногда хочу стать как Модильяни.

Я делаю еще один глоток и снова обращаюсь к Беатрис:

– Я – не Пикассо, и никогда им не стану.

– Чем ты хуже него?