Принц Модильяни

– Вернуться в Париж с ребенком – неприлично, это противоречит законам нравственности, так? Нам удалось скрыть беременность, а теперь мы вернемся с новорожденной?..

– Амедео, хватит, прошу тебя.

– Вам никто не мешает вернуться в Париж. Поезжайте один.

– Вам ведь не терпится остаться с вашей дочерью наедине, чтобы забить ей голову покаянием?

– Не я побуждаю ее к грехам.

– Действительно, в этом вопросе экспертом являюсь я.

Жанна пытается смягчить ситуацию:

– Амедео, ты можешь съездить в Париж и вернуться к нам…

– Жанна, ты правда не хочешь возвращаться в Париж?

Евдокия тут же отвечает вместо дочери:

– Роды были сложными, ей нужно восстановиться. Позже, возможно…

Я ее резко обрываю:

– Я разговариваю с вашей дочерью!

– Я тоже имею право высказаться.

– Вам нравится в Ницце, потому что вас тут никто не знает. Никаких сплетней, болтовни…

Евдокия не отвечает. Жанна берет меня за руку и бросает взгляд на мать, пытаясь внести ясность:

– Амедео, мы скоро вернемся в Париж, и я с гордостью покажусь всем вместе с тобой и Джованной. Они могут говорить и думать все, что хотят.

Я обращаюсь к ее матери.

– Интересно, насколько сложна жизнь лицемерки? С одной стороны – любящая мать, с другой – ненавидящая ханжа… Вас больше беспокоит то, что подумают люди, чем счастье вашей дочери.

– Жанна, попроси его прекратить.

– Кого вы больше обманываете? Вашего мужа? Прихожан в парижской церкви? Вашу дочь? Как, должно быть, утомительно – целыми днями притворяться… Как вы живете в этой тюрьме?

– Модильяни, имейте уважение! Вы разговариваете с женщиной, которая вам в матери годится.

– Нет, вы моложе моей матери и тем не менее кажетесь старше ее. Она превосходит вас по открытости мышления и чувству свободы, и по материнской любви – тоже. Уважение заслуживают не только возрастом.

– Мне жаль вашу мать: у нее такой сын… В вас нет ничего хорошего, вы больны и бедны, однако вы бесстыдно хотите выставить напоказ ваше отцовство.

– Ну вот, если вас спровоцировать, то открывается ваша истинная натура. Что бесстыдного в моем отцовстве?

– Вы называете меня лицемеркой, а сами все еще не назначили дату свадьбы и не зарегистрировали вашу дочь. Вы правда думаете, что вы лучше меня?

– Да, значительно.

– Жанна, ты ничего не скажешь в защиту своей матери?

– Мама, ты сама прекрасно защищаешься.

– Ты понимаешь, с кем ты связалась?

– Разумеется, и я довольна. Ты хочешь, чтобы я притворилась в раскаянии? Тебе станет от этого лучше? Я во всем согласна с Амедео. Мы вместе пришли к вам попросить благословение на брак, и нас никто не принуждал. Но в тот момент вас не интересовала свадьба – ни тебя, ни папу. Вы повернулись к нам спинами.

Славной женщине нечего ответить своей дочери.

– Я благодарю тебя за твою помощь сейчас и за то, что ты была рядом со мной в этот период, но не более того. И ни ты, ни отец, ни брат не заставите меня поступать согласно вашим прихотям, не заставите разлюбить отца моей дочери. Мне не в чем раскаиваться.

– Теперь уже конечно…

Я вижу, как лицо Жанны искажается.

– Теперь уже – что? Теперь у меня есть дочь, и я не могу вернуться назад? Ты это хочешь сказать? Ты права, мама: назад уже не вернуться…

– Этот человек не в состоянии заботиться о ребенке.

Первое, что мне попадается под руку, – это бутылка воды; я беру ее и разбиваю о стену, прямо рядом с дорогой Евдокией; она вздрагивает и прячется за дочь.

– Он сумасшедший, он опасен!

Я кричу ей в лицо:

– Синьора Эбютерн, настал момент раскаяния! Нельзя безнаказанно говорить все, что думаете. Ведь так учит ваша религия? Рано или поздно приходит час расплаты.

Жанна берет меня за руки.

– Хватит, Амедео. Прошу тебя.

– Твоя мать должна покаяться! Не нужно дожидаться мук ада, чтобы искупить лицемерие. Синьора Евдокия, не нужно умирать, чтобы быть наказанными, – иногда об этом заботится сама жизнь.

Праздник

Париж. Как же мне его не хватало!

Я в «Ротонде». Мои друзья узнали о том, что я стал отцом, и организовали праздник.

Мы уже немного навеселе, и все хотят разделить мое счастье по случаю новорожденной. Я дал горсть монет скрипачу, и он нас развлекает ритмичной музыкой, постукивая башмаками о дощатый пол в такт мелодии.

Есть две вещи, которые я не умею скрывать: опьянение, более частое, и счастье, более редкое. Сегодня обе вещи объединились.

Я вижу, как мелькают бутылки вина и бокалы в руках Пикассо, Зборовского, Макса Жакоба, Джино Северини, Мануэля Ортиса де Сарате, Диего Риверы, Константина Бранкузи и многих других. Немного поодаль сидит улыбающаяся Кики в компании Кокто и его друзей.

Я полон энергии, со мной давно такого не было; я счастлив праздновать рождение моей дочери и разделить вместе с приглашенными новый этап моей жизни. Я стою на столике и следую ритму скрипки, затем знаком прошу скрипача остановиться и повышаю голос, чтобы меня все услышали:

– Господа, вы все должны выпить вместе со мной! Для этого есть прекрасный повод.

– Джованна! – кричит Макс Жакоб.

– Сегодня вечером я решил, что это последняя пьянка в моей жизни.

Зал реагирует скептически. Слышится гул недоверия.

– Вы мне не верите?