Принц Модильяни

– Ситуация не изменилась, вот и все. Твое состояние не ухудшилось. Можно сказать, что и не улучшилось. Но я верю в лучшее, поскольку ты передо мной и перед десятками свидетелей поклялся изменить свои привычки. Помнишь?

– Смутно.

– Будет лучше, если ты сдержишь свое обещание.

– Что говорит врач?

– Он говорит, что до возвращения Жанны ты переедешь ко мне и будешь хорошо питаться, высыпаться и писать картины.

– Я не думаю, что врач это сказал.

– Напротив, именно это он и сказал. Амедео, ты должен написать новые картины. Я убежден, что после выставки в Лондоне все будут говорить о тебе. Нужно подготовиться.

– Хорошо, Збо. Я сделаю все, что ты захочешь, но скажи мне правду.

– Я тебе сказал правду. Конечно, туберкулез не улетучился. Ты должен избегать неправильного образа жизни. Ты все это и сам знаешь.

– Збо, поклянись мне.

– В чем?

– Если тебе скажут, что я скоро умру, не говори мне ничего. Хорошо?

– Ты болван, ты это знаешь?

– Именно поэтому я и прошу тебя не говорить мне: потому что я болван и поверю тебе.

Луния

– Амедео, у тебя есть вести от Жанны?

– Она чувствует себя намного лучше.

– Когда ты к ней вернешься?

– Я не думаю возвращаться в Ниццу… Она сама приедет сюда. Збо заставляет меня много работать.

– Поверь, я как никто это знаю.

Я терпеливо ей улыбаюсь.

– Ты устала? Хочешь немного отдохнуть?

– Я хочу пить.

Я откладываю кисти, наливаю ей в стакан лимонад, приготовленный Ханкой, и смотрю, как она осторожно пьет маленькими глотками. Я пишу ее портреты, она любезно согласилась позировать мне – практически беспрерывно. Мы постоянно находимся в компании друг друга.

– У тебя есть вести с фронта?

– Амедео, я перестала ждать.

Мы замолкаем. Я бы хотел, чтобы это было воспринято не как замешательство с моей стороны, а, наоборот, как форма уважения.

Луния Чеховская давно живет в доме Зборовских – с тех пор как ее муж Казимир отправился на фронт. Отсутствие новостей – как плохих, так и хороших – обычно означает, что родных людей постигла участь пропавших без вести; это касается как ее мужа, так и моего друга Поля Александра.

Так мы и проводим время: я – за мольбертом, она – позируя на стуле.

– Я лишена возможности прийти на могилу мужа, чтобы почтить его память, – но я многому учусь благодаря этой боли. Поначалу я была измучена страданиями и ждала, что мне станет лучше. Теперь я поняла, что нет определенного срока, чтобы справиться с этим. Важно продолжать любить, даже свою боль.

Пока она говорит, на какое-то время в моих глазах происходит смена образов – вместо Лунии я вижу Жанну. Я представляю себе ее в подобной ситуации.

– Я пока еще не поняла, какой должна быть правильная реакция на горе. Возможно, нет другого выхода, кроме как продолжать жить. Поначалу мне было очень плохо, меня рвало, я не могла дышать, я падала в обморок. Теперь я поняла, что со мной осталась своего рода аура моего мужа, которая постоянно наполняет меня воспоминаниями. Иногда я разговариваю с ним, как будто он жив.

Я слушаю ее молча, потому что ее слова не нуждаются в банальных комментариях.

– Я почувствовала, что Казимир мертв, когда сидела на скамейке в Люксембургском саду. Я была одна, на улице было тепло и ясно, светило солнце, мне было хорошо. Вокруг меня все сияло. Внезапно я почувствовала острую боль из-за конфликта между красотой и гармонией, в которые я была погружена, и войной. Словно удар в сердце. Я остро почувствовала свое одиночество и чудовищную, коллективную боль войны. Мне больше не было необходимости ждать вестей. Я уже знала. Казимир мертв.

Во время моего прошлого пребывания в этом доме Луния подружилась с Жанной, и между ними возникло чувство солидарности. Они обе – мягкие, глубокие; познакомившись, они научились ценить и уважать друг друга. Луния всегда отзывается о Жанне как об умной девушке, измученной глупыми, невежественными родителями, которые неверно истолковывают христианство.

– Жанна – боец, с великим чувством справедливости. Не переживай, она справится со своими матерью и отцом.

Я уже понял намерение Лунии – все время ставить между нами Жанну. Те близкие отношения, которые возникли между нами в этот период, отличаются чем-то, что не подобает мужчине, только что ставшим отцом, и только что овдовевшей женщине. Эмоциональная дистанция, которую мы с Лунией сохраняем, – это не морализм, а скорее защита взаимных чувств радости и боли. Однако я чувствую, что меня привлекает Луния и та близость, которая между нами установилась. Для нее это тоже так. И она настолько откровенна, что признает это.

– Амедео, меня пугают эти сеансы позирования. Ты пишешь – и смотришь на меня особым образом, это ненормально.

– Правда?

– Не удивляйся тому, что я тебе говорю; я знаю, что ты так поступаешь ненамеренно. Но это происходит внутри меня, независимо от моего желания.

– Поясни?

– Ты смотришь на меня – и пишешь. Результат на холсте – это трансформация моего образа, это то, что ты видишь во мне.

– Конечно.