Принц Модильяни

– Ему выгодно, чтобы у Модильяни была долгая карьера и чтобы все знали, что ты в состоянии писать еще многие годы. Я с самого начала поняла, что ты болен, но не хочешь, чтобы другие об этом знали. Настолько, что ничего не сказал Збо и, самое главное, не сказал даже Жанне. Почему?

– Я не хочу об этом говорить.

– Ты отказываешься от болезни, отрицаешь ее очевидность.

– Я всегда это делал.

– С каких пор?

– С самого детства.

Теперь она смотрит на меня с бесконечной нежностью, на ее устах появляется едва заметная улыбка. У нее мягкий, понимающий взгляд.

– Амедео, ты все еще тот ребенок, я вижу это в твоих глазах. Все эти рассказы о твоей распутной жизни в чем-то верны только потому, что тому ребенку было необходимо замаскировать скверными привычками болезнь. Я знаю, что ты пьешь, только когда ты тревожен или плохо себя чувствуешь. Ты не нуждаешься в алкоголе и наркотиках, чтобы творить. Я никогда не видела, чтобы ты писал картины пьяным. Ты не порочен, тебе просто нужно обезболивающее…

Я смотрю на нее с улыбкой, затем беру карандаш и пишу на обороте листа с наброском ее портрета, и протягиваю ей листок.

«Жизнь – это дар: от немногих – многим, от тех, у кого он есть и кто знает, что это, – тем, кто его не имеет и не знает».

Я беру чистый холст и закрепляю его на мольберте. Луния сидит на стуле, она готова позировать. Мы некоторое время смотрим друг на друга, потом она встает и, не отрывая взгляда от моих глаз, начинает медленно раздеваться. Я не понимаю, что она хочет сделать и как далеко зайти. Я чувствую себя похищенным – и обнаженным, еще больше, чем она. Луния раздевается, а мне становится стыдно, словно это моя нагота. Со мной такого никогда не случалось, ни с одной женщиной. Ее красивая белая кожа практически сияет, ее формы – желанны, ее грудь – полная и упругая, ноги – тонкие и стройные, все в ней – чувственное и мягкое. Однако я остаюсь неподвижен. Я не понимаю, предлагает ли она мне себя или хочет мне что-то показать. Наконец, она полностью обнажена и улыбается мне. Повисает долгое молчание, чувственное и интригующее. Сейчас я уже не думаю, что она хочет заняться со мной любовью, не думаю, что она на самом деле этого желает. Это – символичный жест, сильный и полный изящества. Мы в двух шагах друг от друга, но нас разделяет необъяснимая бездна.

– Амедео, это то, что могло произойти, то, что мы могли бы сделать, – но не захотели. Я тебе это просто показываю.

– Я знаю.

Мне ничего не остается, кроме как выйти из комнаты, закрыв за собой дверь.

Предательство

Алкоголь – это единственный способ не зацикливаться на том, чего я не понимаю. В моем мозгу стучит молоточек, и с каждым ударом он произносит имя: Леопольд Зборовский. Я боюсь узнать и боюсь не узнать.

Збо, ты наблюдал за мной, когда мы с Жанной ждали рождения нашего ребенка. Ты надеялся, что эти два создания благотворно повлияют на мое поведение. Ты подарил мне поездку на море, потом мы вернулись. Я уже сложившийся художник с узнаваемым стилем, и если бы мне позволяло здоровье, я бы мог приносить большие деньги.

Збо, я болен, но не глуп. Единственные, кто знает о моей болезни, – это ты, Жанна, Луния, но думаю, что и Ханка тоже. Как знать, кто еще? Боюсь, что теперь уже многие знают. Как быстро может распространиться новость, что я неизлечим, и какие расчеты можно сделать о времени, которое мне осталось? Насколько вырастает ценность работ художника после его смерти, Збо? Я постоянно ошибаюсь в людях, но я не хочу ошибиться и в тебе.

Я узнал, что в аукционном доме Hotel Drouot было продано несколько моих работ. Ты можешь сказать мне, какие именно и за какую цену? Где оставшиеся картины? В галерее Hill ты выставил десять полотен, и ты же сказал: «Довольно успешно». Чем измеряется это «довольно успешно»? Объясни мне, потому что у меня есть деньги только для того, чтобы не умереть с голоду. Я чувствую себя преданным, если у меня нет точной информации.

«Из Лондона позитивные отзывы», – так ты сказал. Хорошо, мои работы хочет представить галерея Mansard. Все говорят о Модильяни. Но как я могу содержать свою дочь, если я не вижу денег? Збо, почему картины многих моих парижских друзей продаются, а мои – нет? Почему мы выставили так мало картин на Осеннем салоне? Ты даешь мне деньги, которых хватает только на то, чтобы я молчал и работал. Ты продал Неттеру десять картин. Говорят, что ты хорошо заработал. Ты говоришь «нет», и я хочу тебе верить, однако объясни мне, почему в Лондоне недоумевают, по какой причине Модильяни не имеет большого успеха во Франции, несмотря на «его удивительный стиль»?

Збо, у меня к тебе много вопросов, и я очень боюсь твоих ответов. Война уже закончилась, и трудные времена постепенно уходят. Ты знаешь, у меня немного требований. Когда человек привык, что у него ничего нет, даже немногое кажется огромным. Но сколько это – немного?