Принц Модильяни

Я бы хотел сказать, что люблю тебя как брата… но не могу. Мое сердце сдерживают сомнения. Когда я харкаю кровью, у меня ощущение, что ты обеспокоен не моим здоровьем, а тем, что я не смогу сидеть за мольбертом. Я бы хотел сказать, что ты мой лучший друг… но мои друзья – те, кто ничего от меня не хочет. Те, кто страдает так же, как и я. Утрилло для меня – как зеркало, я смотрю на него и вижу себя; если я плачу, он плачет вместе со мной. А ты, Збо, никогда не плачешь, ты все время сосредоточен на бизнесе, инвестициях в будущее. Но разница между нами относительно будущего большая. У кого из нас больше шансов на будущее, Збо? Несложно догадаться.

Я хочу все это сказать ему, когда, шатаясь, захожу в «Ротонду». Он встает, как только замечает меня. Он ждал меня с газетой в руках.

– Амедео! Великолепные новости! Мы должны за это выпить.

– Мне нужно тебе кое-что сказать…

– Потом скажешь. В швейцарском журнале об искусстве L’Eventail опубликовали статью о тебе. Послушай, что они написали: «До Модильяни никто не достигал такой глубины в изображении женского лица…» Ты слышал? Амедео, ты понимаешь? До Модильяни никто не достигал такой глубины в изображении женского лица! Ты доволен?

– Да, конечно.

– Послушай еще: «…такое острое чувство нюансов позволяет ему очерчивать контуры плеч, изображать лаконичной линией округлости груди молодой девушки; он соединяет сложные структуры в одну, едва ощутимую, выполняет легкий изгиб живота и продолжает движение до самой души – позволяет ей жить». Кто еще может добиться подобной оценки экспертов? Скажи мне, кто?

– Не знаю.

– Галерея Mansard подтвердила твое участие. Ты знаешь, рядом с кем представят твои картины?

– Нет, скажи.

– Ты, Матисс, Кислинг, Пикассо, Сутин, Сюрваж, Валадон, Маревна, Дерен. Это очень важная выставка, первая выставка такого уровня после окончания войны. Амедео, настало твое время! Теперь ты получишь то, чего всегда желал.

– Хорошо.

– Однако есть еще одна новость. Я оставил ее напоследок. Я скажу тебе только название города: Нью-Йорк.

– Нью-Йорк?

– Я очень усердно работаю над этим, успех уже практически гарантирован. Ты доволен?

– Очень.

– Что ты мне хотел сказать?

– Я? Нет, ничего.

– Ничего?

– Ничего важного, Збо.

Эти картины

Я решил немного побыть один. Я прогулялся, съел тарелку пасты у Розалии, отдохнул и готов вернуться к работе. Я захожу в дом Збо, но там никого нет.

– Ханка?

Никто не отвечает.

– Луния?

Тишина.

Я захожу в гостиную и вижу, что все мои картины лежат на полу, освещенные проникающим в окна солнечным светом. Лица на моих картинах словно смотрят на меня и, собранные вместе, кажутся удивленной и немного опечаленной публикой.

На диване сидит Жанна. Она явно напряжена. Она вернулась из Ниццы, не предупредив меня. Мы смотрим друг на друга, но я даже не успеваю выразить, как я рад ее видеть, потому что тут же понимаю, что что-то не так. Впервые за все время, что я ее знаю, я вижу раздражение на ее лице. Она встает, медленно подходит ко мне и указывает на портреты Лунии:

– Когда ты написал эти картины? Их очень много. Сколько времени ты провел с этой женщиной?

– Это Луния Чеховская, ты ее прекрасно знаешь.

– Я знаю, кто это. Когда ты их написал?

– Сейчас, пока ты была на море вместе с твоей матерью и нашей малышкой.

– Мы поехали на море лечить твою болезнь, потому что ты был при смерти. Ты помнишь об этом? Ты должен был вернуться, чтобы забрать нас сюда.

– Где Джованна?

– С моей мамой.

– Где?

– У нас дома. Там, где ты ни разу не появился за все это время.

– Я плохо себя чувствовал, и Збо предпочел, чтобы я жил у них.

– Две отличные причины, чтобы жить здесь: Збо, который хочет, чтобы ты писал, и Луния, которая хочет, чтобы ее писали.

– Жанна…

– Ты должен был вернуться за нами!

– Я бы приехал…

Она меня прерывает:

– Когда? Ты бросил меня там, а сам остался в Париже!

– Я не могу быть вдали от Парижа.

– Париж тебя убивает! И меня тоже убьет!

Она буквально кричит; я и не думал, что она способна на подобное раздражение.

– Ты не понимаешь, что эти часы, проведенные с Лунией, означают близость, которая исключает меня?

– Она просто подруга.

– Лгун!

– Я клянусь тебе.

– Не надо клясться. Ты не можешь быть только другом ни для одной из женщин, и ни одной женщине не удается быть для тебя просто подругой. Я наблюдала за тобой несколько лет, ты должен это знать.

За то время, которое она провела вдали от меня, она стала более подозрительной.

Хотя между нами и не произошло ничего на физическом уровне, по сути – все именно так, как описывает Жанна. Наши откровенные разговоры с Лунией – свидетельство более глубокого чувства, чем физическое влечение. И Жанна знает, что есть более глубокие вещи, чем постель.

– Ты думаешь, что я глупа, только потому что люблю тебя?

– Я никогда так не думал.

– Но ты ведешь себя так, будто я наивная девчонка!

– Нет, Жанна…

Она перебивает меня, сдерживая слезы:

– Я знаю, что ты встречаешься с другими женщинами! Что все еще переписываешься со своей русской поэтессой…

– Мы давно уже не писали друг другу писем.

– Почему ты вообще это делал?

– Ради дружбы.