Принц Модильяни

– Нет, Моди, я тебе не верю! – выкрикивает Мануэль.

– Ну и зря, друг мой.

Я внезапно становлюсь серьезным. Все это замечают и замолкают.

– В доме пьяницы никогда нет спокойствия. А в моем доме теперь появилась малышка, которая должна расти в спокойствии.

Все это я произношу с бутылкой в руке; я пью прямо из горла. Макс ехидно уточняет:

– Значит, это не ты сейчас пьешь вино?

Все смеются. Я упорствую:

– Торжественно клянусь, что с завтрашнего дня я больше не притронусь к алкоголю! Я освобожусь от всех своих зависимостей – и от алкоголя, и от идеализма.

Друзья недоверчиво качают головами.

– А я ему верю, – поддерживает меня Пикассо. – Он пьян, а пьяный всегда говорит правду.

– Спасибо, Пабло. Ты правильно сказал.

– Но мы должны определиться, что такое правда.

– Скажи ты, Пабло.

– Правда для пьяного – это не то, что он думает.

– Нет? А что же тогда?

– Это то, что он представляет, когда мечтает.

Все смеются.

– Дорогой Пабло, я никогда не мог различить, когда я более глуп – в состоянии опьянения или когда трезвею. Но я уверен, что наша сегодняшняя пьянка поможет мне образумиться и положит конец моей глупости.

Кики подходит ко мне, шурша юбкой.

– Моди, ты слишком пьян… Завтра ты и не вспомнишь эти обещания.

– Я все вспомню. Ну и потом, я знаю, что вы мне напомните об этом, ведь правда?

Ответом на мой вопрос звучат аплодисменты. Кики поворачивается к нашей компании:

– Итак, если вы называете себя друзьями этого человека, вы должны будете набраться смелости, как это сделаю я, чтобы дать ему пинка под зад, если только он прикоснется к вину.

Снова аплодисменты. Я посылаю Кики воздушный поцелуй и поднимаю бокал.

– Я хочу выпить вместе с вами!

Все присутствующие поднимают бокалы, стаканы и даже бутылки.

– За мою итальянскую малышку – за Джованну!

Все отвечают хором:

– За Джованну!

– Стать отцом несложно, это может сделать любой идиот, даже я. Но хороший отец отличается тем, что может изменить свою судьбу.

Все смеются. Я выпиваю, продолжая стоять на столе; меня шатает.

– Неудача всегда меня поджидала на пути, который я выбирал, чтобы ее избежать, – но с этого дня все изменится. Любой путь будет правильным. Бог, или кто там за него, часто сводит нас не с теми людьми, но потом – когда, наконец, мы встречаем подходящего человека, – мы должны понимать важность этого.

Слышатся голоса из зала:

– Молодец!

– Правильно!

Я продолжаю:

– С этого момента единственно верными словами станут «любовь» и «долг».

Затем я пью еще и повторяю, уже гораздо менее связно:

– Любовь и долг…

Я останавливаюсь, собираюсь с силами. Все вокруг меня кружится.

– Кстати, о долге… Я хочу сказать пару слов о наших солдатах на фронте. Мы здесь пьем ради веселья. Но и солдаты тоже пьют.

Столик, на котором я стою, слегка пошатывается.

– Им тоже дают выпить. Все вы знаете, что алкоголь вселяет мужество и снимает страх. Поэтому я и пью.

Меня шатает, я не знаю, смогу ли продолжать говорить. Публика стала серьезной и слушает меня внимательно. Я по очереди смотрю в глаза своим друзьям.

– Войска, у которых в распоряжении будет больше вина, чтобы напоить солдат и послать их на гибель, выиграют войну.

Все молчат. Я теряю смысл своей речи, но продолжаю:

– Я хочу сказать тем из вас, кто не верит мне, что…

Я делаю паузу, пытаясь сосредоточиться.

– Алкоголь – причина многих преступлений. Не только на войне. Многие их совершают даже трезвыми. Трезвыми… совершаются самые тяжкие преступления…

Я прерываюсь, не в силах продолжить; я потерял нить рассуждений и не помню, о чем я говорил.

– Я вам клянусь, что…

Кажется, будто столик начинает вибрировать, – но на самом деле это мои ноги трясутся. Стены, лица, светильники вращаются вокруг меня. Мои ноги подкашиваются, и я лечу на пол.

Я чувствую очень сильную боль – сначала во всем теле, а потом и в голове. Наступает молчание, свет и голоса исчезли. Больше ничего нет, и меня тоже.

Свет

Если это смерть, то она не так уж плоха. Эти свет и тепло, которые меня окружают, очень приятны. Я не понимаю, где нахожусь. Я ничего не вижу, не различаю деталей. Я открываю глаза (а может быть, они мне только кажутся открытыми), но не понимаю, где я. Я вижу только свет. Я могу ожидать чего угодно – жизни, смерти…

Лучи солнца, которые проникают в окно сбоку от кровати, напоминают мне место, где я уже бывал. Свет слепит мне глаза в точности как в прошлый раз. Белые стены, белый потолок… Напротив меня сидит Леопольд Зборовский и улыбается мне.

– Я умер?

– Нет.

– У меня болит все тело.

– Я тебе верю.

– Что за плохие новости ты хочешь мне рассказать?

– Сначала я тебе хочу рассказать хорошие. Готов?

Я подаю знак согласия.

– Осенний салон и лондонская галерея Hill взяли твои картины.

– Ты шутишь?

– Вовсе нет. Я думаю, что удача поворачивается к тебе лицом.

– Збо, не говори мне этого.

– Нет, я буду говорить. Амедео, не будь суеверным. Когда-нибудь тебя признают одним из самых значительных художников этого века. Я всегда был в этом уверен.

– Збо, не говори глупостей… Век еще только начался.

Он громко смеется. Мне же не до смеха.

– А теперь скажи мне плохие новости.

– У меня нет плохих новостей.

– Врешь.