Принцесса на горошике

«Эйнштейн» гоняет по городу, и за город, не желая везти Пука в апартаменты на «вертеп», тот в прострации не замечает, куда его возят, взгляд его отрешённый, ушел в себя, да уж будто он и не в России, а катит уж по бесконечным просторам своей Кении — дедушкин бизнес. Машина стала — меняй колесо. Тьма уже накрыла, и как на грех машина стала у мусорных баков свалки, а на свалке — огонёк теплится, будто горит что-то и вонь то — от резины.

Пук, выйдя из машины вдыхает ночной воздух: Это когда мы напали на действительно стоящую жилу — Калифорнийская, вот тогда и дело в новый оборот вышло, когда дедушка начинал бизнес, оборот был всё грошевый, но Африка за шины то следы его ног на песке готова была целовать, лысые покрышки на тех то колёсах ещё по десяти лет песок тёрли, а машины каковы были… дыра. На том и развернулись в настоящее дело, но шинный бизнес не бросили…

«Эйнштейн», брезгливо задыхаясь от гадкой вони жжёной резины, слушая розовые воспоминания этого бандита торговца оружием, чувствует, что он в деле прямо на помойке и отчаянно кривится — спасите меня.

Из темноты к ним вынырнула тёмная фигура, заблудился что ли.

Прохожий, шатун: Извините, скажите, пожалуйста, метро станциясе кайда?

Пук, оживляется: Видишь street…

«Эйнштейн», тронув его за плечо: «Соломон», ты не в Нью Йорке…

Пук, «очухавшись» во тьме: Извини, brat, prego, hamba, tika, tika!

Прохожий, вглядевшись в Пука, тут же смотрит «своим в доску мужиком». «Эйнштейн», не моргнув глазом, даёт ему отмашку — спокойно: прямо, прямо, иди. Тот уходит как ни в чём не бывало, будто всегда так только и слышал, куда идти. «Эйнштейн» по-быстрому спохватывается менять колесо.

В апартаментах Пук безумствует с цыганами — на «заворачивай оглобли», под его ногами танцуют пустые бутылки из-под водки.

Цыгане безнадёжным осуждением в лицах — на вертеп, тянут плач.

Пук, опрокинув рюмку, падает и танцует страдания лёжа: Девочки!..

Сцена 6: День шестой Женитьба по теории «Эйнштейна»

Апартаменты Пука, далее — совет у Шереметовой

Утро. Из апартаментов Пука привычно строем все двенадцать «девиц» кордебалета удалились — «Эйнштейн» с ними расплатился. Пук в спальне болен душевной болезнью от неразделённой любви, отказ «графини» слился в его душе с отказом от чужой Родины.

Пук, обнимается с альбомом золотых вензелей и бархата, плачет на первую фотографию: Мой прадедушка… Симеон Пук… Он сбежал от Советской России… Всю жизнь мечтал, чтобы потомки вернулись…

Уборщик, бывший «зэка»: А как дедушку, говоришь, звали?

Пук, протягивает ему семейный альбом: А вот погляди — Simeon Puk, Симеон Пук, по-русски — Семейка.

Уборщик, с уважением признания: Знатно!

Сладко улыбается вензелям царским на бархате — фотографии то там семейной истории бандита — «разбойничка с большой дороги».

Пук: Вот и я говорю — знатно. Знатная у нас фамилия — вензеля то ещё дедовы. Кто бы ещё так с уважением — к пра-пра-дедушкиному делу.

«Эйнштейн», входит и морщится: Нет, так дела не будет! Ладно, как в Эфиопии, пошли свататься, а то я разорюсь на кордебалете девок и свои «Шереметьевские» конфеты загоняй на рынок — вот и к свадьбе.

Пук: А что, это дело — я тебе говорю, вот поехали, увидишь — культура!

Косметолог является через час, рисует Пуку на роже чудо жениха.