Принцесса-невеста

Работенка была каторжная. Ничего другого Иньиго и не ожидал, но Пикколи оказался беспощаден до бесчеловечности. Восемь лет Иньиго ежедневно бегал по два часа, чтобы ноги стали сильными и мускулистыми. Бегать Пикколи не разрешал. Восемь лет Иньиго по два часа в день давил камни размером с яблоко, чтобы запястья умели нанести смертельный удар под любым углом. Плющить камни запрещено. Восемь лет Иньиго увертывался и лавировал хотя бы два часа в день, чтобы стать легконогим. Ни тебе уверток, ни лавирования.

Тело Иньиго – хлесткое, гонкое, натасканное для смертельного поединка, предмет почти всеобщей мужской зависти. Тело, говорите? Да Пикколи его ненавидел.

– Здесь тело твое – враг твой, – объяснял Пикколи. – Мы его до поры до времени ослабим. Только так ты укрепишь сознание. Пока тебе мерещится, что ты из любой передряги выйдешь с боем, ты не научишься с боем выходить из передряг.

Восемь лет Иньиго обходился четырьмя часами сна в день. Нынче у него не осталось других занятий. Он спал. Дремал. Отдыхал. Кемарил. Дрыхнул по обязанности – вечная сиеста. На пять минуточек прикрывал глаза – и снова прикрывал их на минуточку. А между тем ему полагалось непрестанно осознавать свое сознание.

Шли недели. Вначале он спал по двенадцать часов в сутки, затем по пятнадцать. Пикколи нацелился на добрых двадцать, и Иньиго понимал, что пытка не кончится, пока учитель не добьется своего. Иньиго только и делал, что лежал и осознавал сознание.

Иной работы у него не было – лишь осознавать сознание. Знакомиться с ним, изучать его повадки.

Упражнялся он всего пятнадцать минут в день, на закате. Пикколи посылал его на двор со шпагой. И кивал. Разок. В умирающем свете дня шпага сверкала, оживала, и тело Иньиго скакало и мелькало, и призрачно метались тени. Пикколи был очень стар, но однажды видел Бастию и ныне видел Бастию вновь, ибо тот возвратился на землю.

Крошечная дряхлая голова кивала – и опять на боковую. В койку. Лежать, осознавать сознание.

Так оно и шло, пока учителю не занадобилось в деревню за провизией. Иньиго остался один в каменном доме, и раздались тихие шаги, и тихий голос спросил, дома ли хозяин, и Иньиго стал не один. Он поглядел на фигуру, застывшую в дверях, поднялся. И промолвил удивительные и неожиданные слова:

– Я не могу на тебе жениться.

Она воззрилась на него:

– Мы знакомы, господин?

– В грезах.

– И решили не жениться? Сколь странные грезы у столь молодого человека.

– Я не моложе тебя.

– Работаешь на Пикколи?

Иньиго потряс головой:

– В основном я на Пикколи сплю. Подойдешь ближе?

– Да выбора нет.

– Работаешь в замке?

– Прожила там всю жизнь. И моя мать тоже.

– Иньиго Монтойя из Испании. А ты?.. – Он предвкушал ее имя. Это будет дивное имя, и он запомнит его на всю жизнь.

– Джульетта, господин.

– Ты считаешь, я странный, Джульетта?

– А то как же. Я не тупица, – сказала Джульетта. Затем прибавила: – Господин.

– Ты чувствуешь сейчас свое сердце? Я чувствую.

– А то как же. Я не тупица, – сказала Джульетта. Черные глаза ее близко-близко вгляделись в его лицо, а потом она сказала: – Расскажи мне, наверное, свои грезы?

Иньиго приступил. Поведал об убийстве и своих шрамах, о том, как выздоровел и выступил в путь. Как, скитаясь по миру, из городишек в столицы, из столиц в деревни, один, вечно один, иногда сочинял себе вымышленных спутников, ибо настоящих у него не водилось.

И когда ему было лет тринадцать, к вечеру его всегда кто-то ждал. Он рос и взрослел, и она тоже росла, эта девушка, она была рядом, всегда рядом, и они вместе жевали объедки на ужин и в обнимку спали на сеновалах, и когда ее черные глаза устремлялись на него, в них сияла невероятная доброта.

– Вот как сейчас добры твои глаза, что смотрят на меня, и ее черные волосы струились рекой, как струятся твои, и все эти годы ты была подле меня, Джульетта, и я люблю тебя и всегда буду любить, но я не могу, и я надеюсь, ты поймешь, потому что главное для меня – мое возмездие, оно превыше всего, и я не могу жениться на тебе, что бы ни прочел в твоих глазах.

Это ее так откровенно растрогало. Иньиго сразу понял. Увидел, что тронул ее до глубины души. Подождал ее ответа.

Наконец Джульетта произнесла:

– И часто ты рассказываешь эту байку? Небось деревенские девки с ума по тебе сходят. – Она шагнула к двери. – Вот им голову и морочь. – И ушла.

Наутро, не успел он погрузиться в глубины сознания, она вернулась:

– Погоди-ка, Иньиго, – на ужин у нас были объедки? Ты грезишь обо мне и мы жуем объедки? – Она шагнула к двери. – Тебе не грозит завоевать мое сердце.

Иньиго погрузился в глубины сознания.

Она растолкала его назавтра в полдень:

– Погоди-ка, Иньиго, – мы спали на сеновалах? Ты даже чистенькой каморки на постоялом дворе не сочинил? Сеновалы, между прочим, кусачие. – Она шагнула к двери. – Тебе нынче тем более не грозит завоевать мое сердце.

Иньиго погрузился в глубины сознания.

Назавтра на закате она возникла в дверях. Иньиго как раз шел на двор упражняться, и она сказала: