Принцип неопределенности

Вот оно в чем дело! Число не воспринимающих нечто важное объектов и субъектов всё росло и росло. До тех пор, пока меня не поразила паническая атака, моё «я» тоже едва не исчезло, рассыпавшись на осколки. Но сейчас я – Олег, осознал наконец, что со мной произошло, что «я» есть, и почему «я» - есть. Что я ничего не стою без этого мира, памяти о предметах или без самих предметов – неважно.

Но я всё ещё не мог сообразить, где я нахожусь, даже с трудом смог вспомнить, что же такое – это самое «где».

Сказать, что я запутался – не сказать ничего. Я терялся в случайно возникающих и пропадающих загадках о том, в какой степени в «действительности» «существуют» те или иные предметы, окружающие меня, и, что ещё хуже, я не смог сразу вернуть всё «как было». Безумный хоровод – реального и нет, созданного воображением и им же отринутого, всё еще пытался разорвать моё сознание, спутывая несвязные мысли в многомерный клубок.

Я абстрагировался, хотя это и было небезопасно делать на самом краю неабстрактной до липкого ужаса бездны.

Если бы всё зависело только от меня – Олега, то что же тогда его как осознающую и себя, и мир личность породило? Пусть, бывало, и выдумывающего, как «всему» этому… или только его жалкой частичке выглядеть? Часть этого мира не должна была зависеть от меня или хотя бы не имела права делать это сепаратно.

Можно отказаться от идеи начала и конца, субъективно-объективных отношений, возвысившись до трансцендентного, принять непрерывность и взаимовлияние процессов созидания и восприятия реальности. Безразлично. И тогда некая, пускай и зыбкая граница будет формировать реальность. Она неизбежно будет порождаться, когда эти процессы столкнутся лбами.

Требовалось огромное усилие воли, чтобы сконцентрироваться на себе и произошедшем, и шаг за шагом распутать узел за узлом. Я собирал сам себя, двигаясь от воспоминания к воспоминанию – с трудом находя поблекшие и грубовато-схематичные, словно акварельные запылившиеся рисунки дошкольника, клочья детства. Может, этого мифического безмятежного времени никогда и не существовало, и сейчас я его попросту выдумываю ради того, чтобы заполнить голодную пустоту?

Пытаясь сориентироваться во всё множащихся измерениях, выискивая кусочки зеркал, в которых встречались хоть какие-то образы и отражения, я продолжал терять части своего единого сознания; это сковывало меня ледяным панцирем, лишая всяческого желания разобраться в том, действительно ли это мои собственные мысли. Требовалось постоянно бороться за каждую цельную и связную мысль, сражаясь со своим нежеланием напрягать смятенный разум. Пока я неистово барахтался в потоках слов и смыслов, память выдавала одновременно близкие и далекие картины; портреты и натюрморты, но всё же постепенно возвращалась к своей привычно-ущербной форме.

Вместе с ней и возвращалось «полноценное» понимание собственного существа, а следом и того мира, что его обычно окружало. Вцепившись в отражающее меня самого зеркало, как тонущий в размочаленные снасти разбитого штормом корабля, я сделал несколько нетвердых шагов, вспоминая, где же я находился до того, как обрубил якорный канат действительности.

Комната! Помещение с четырьмя стенами и потолком, припомнил я. А ещё в нём был пол! Это такие поверхности. Любопытно, зачем их делают? А, вспомнил! Поток составляющего меня знания обрушился на меня как из прорванной плотины: джедаи, Храм, угловатая Кореллия, спиральная Галактика, морозно-голодный Индар, шумный переполненный жизнью Корусант, мёртвый Коррибан, Земля. Убогая комната и убогие люди.

Всё, вспомнил!

Я ошалело оглянулся и увидел пораженных Тари с Бранко, разгромленную, взъерошенную обстановку нашей комнаты для занятий. Но ещё более дико смотрел на них я сам. Воздух с трудом проник в легкие, вытесняя гнусную вонь, наполнившую, казалось само моё существо.

– Что… – я закашлял, отхаркивая пузырящуюся маслянистую жижу, да так, что заболели рёбра, – что произошло?

– Ты исчез. Совсем. Вон там, – побледневший Бранко указал на дальний угол комнаты: – А затем появился здесь… Будто бы из воздуха выпал! Ещё и все зеркала в комнате разбил!

И действительно – все отражающие видимый свет поверхности разлетелись едва ли не в пыль, будто бы выбитые ударной волной, затекшей с обратной, зазеркальной стороны.

– Мы решили найти тебя в Силе, но ты пропал, словно бы тебя никогда и не было, – сказала, пытаясь удержать себя в руках, Тари. – Мы уже собрались позвать помощь, как ты вернулся. Что с тобой случилось?

Она внимательно осматривала меня – и в Силе тоже.

Первым делом, боясь опустить взор, я мельком взглянул на ладони. Ничего с ними, слава всем богам, не случилось. Я или и был цельным, или сконденсировался обратно. Если и растворялся, разумеется. Попытался было вытереть лицо, но только сильнее запачкал его: на ладони остался глубокий порез от того зеркала; темная жидкость торопливо капала на пол. Слишком резво: она совершенно не спешила сворачиваться. Чересчур текучая – как горячее турбинное масло.