Принцип неопределенности

– Значит, их путь – гибель. Саморазрушение. Нет, это тоже выбор. Иллюзорный. Не лучше и не хуже прочих. Но выбрать гибель кому-то назло? Как это низко – расписаться в собственной тотальной обусловленности и несостоятельности!

– Выходит, ты не чувствуешь себя виноватым? – опять, по новому кругу начал Бода.

– Нет, конечно. Но по иной причине, не из-за наличия «оправданий», – я достал коммуникатор.

– Время! Эх, настигает, как всегда, внезапно… У меня тоже есть свой... долг. Так-так, где же мои слушатели? – я достал назойливо пищащий коммуникатор с расписанием занятий. Не то лекций, не то практик.

– Наверху, уже ждут, – махнул Бода, судя по всему, окончательно во мне разочаровавшийся. Что было целиком мне на руку.

Мне удалось выставить себя не просто неприятной личностью – для этого мне и стараться то не нужно! – А самым злейшим противником всего, что было так дорого старому джедаю.

Но, даже зная это, он не мог навредить мне: его связывали узы долга перед орденом. Но вот на недеяние – то, что мне от него и нужно было, он просто обязан был решиться. Уверенность мою подкрепляла и Сила, искоренявшая из жизни случайность, словно золотоискатель вымывая из горсти песка драгоценные пылинки жадного металла. Оставляя только колючий песок.

Кивнув и реквизировав репульсорное кресло, полетел тренировать джедаев. На этот раз я занимался больше практикой, по-всякому используя свои так удивляющие джедаев способности, а они, устав от бесконечных споров и непонимания, безмолвно наблюдали за мною. И, как всегда, записывали всё на голокамеру. Словно не веря в существование прошлого, нуждаясь в «материальных свидетельствах» своего бытия. Будучи уверенными в разнице между памятью и внешними предметами. Веруя в истинность одного и не доверяя другому.

Хотя ничто из этого равно не заслуживало доверия…

Я был честен. С собой и с окружающими, но отчего-то мой талант неодобрительно звали «обманом» или, надменно – «иллюзией», обманывая при этом уже самих себя.

По мне, это было лишь изменением восприятия. Изменением «реальности». Поскольку я приравнял их друг другу, поелику не вырвавшись за горизонт ощущений, никто не мог установить отличий между ними. А вырвавшись… Кто знает?

На этот раз жертвами моего «обмана» были не только камеры; простые таможенные и сложные медицинские сканеры, любая имеющая техническое зрение или развернувшая причудливые лепестки антенн техника.

Всё, что принимает сигнал, а затем превращает или только может превратить его в понятную для человека информацию. В слова и образы, через которые я, собственно, и добиваюсь своего.

Час за часом я сплетал завесы обмана, тонкие, едва заметные мне самому иллюзии. Совсем немногое отделяло и меня самого от того, чтобы поверить в них… Но я отказывал им в праве существования в чистом, кристаллизованном виде – они были растворены в реальности.

«Взболтать, но не смешивать».

В само «существование» с недавних пор я стал вкладывать иной смысл. Было – в новом понимании слова «быть» – только наблюдаемое, находящееся в сознании. Говорить же со всей уверенностью, что это и порождало сознание, было нельзя – ведь и само оно тоже находилось в его нестабильных границах. А за пределами сознания находилось равновероятное ничто-и-нигде. Темнота. Из которой проступали очертания мира.

Но ткань этого пространства была плотной; сплетенная из чужих человекосмыслов, она сопротивляясь своей перекройке. И, чуть было, я не решил вновь, что переменам «субъективным», но это вновь породило бы бесполезное отражение этого смысла. С бесконечным блужданием по коридорам, заставленным кривыми зеркалами, уставившимися разом и друг в друга, и в самих себя.

Чем сильнее моя воля, окрыленная фантазией, расходилась с привычно-пошлым мироустройством, чем дальше я отступал от слова и буквы мирового консенсуса, тем большее сопротивление оказывал мне мир: может, мне стоило надавить ещё сильнее, разбить его? Но что, если бы этим взрывом, осколками разорванной действительности скосило бы и меня? В то ничто, что таится за герметичными как морилка энтомолога границами действительности. Малодушие или осторожность, что именно до этого момента останавливало меня? Или фактическая невозможность?

Неважно, я, кажется, начал двигаться по этому сомнительному пути. Надо мной завис Дамоклов меч, но нездоровое любопытство толкало меня вперёд – в неведомое.

Экспериментируя, я выискивал всё новые подходы, вызывая неудовольствие пары джедаев: им нужна была стабильная техника – шаблон, купюрная матрица, а вовсе не моё буйное творчество. Мне же претило повторяться, хотя в эту реку и нельзя было окунуться дважды.

Всё страньше и страньше чувствовали себя не только Тари с Бранко, но и я сам: каждый раз, когда пускал в ход «иллюзию», я погружался в очередной вязкий слой тягуче-кошмарного сна. Или поднимался вверх, к зеркалу испарения? Я так часто просыпался и засыпал, что сбился со счета и утратил дистинкцию между грезой и явью. Границы стерлись и потеряли смысл.