Пришелец из Нарбонны

Воздух был чист, светило утреннее серебристое солнце, и человеческие лица прорисовывались четко, словно на образах, голова к голове. Сочно алели на фоке зелени накидки, отсвечивали оранжевые и желтые кожаные кафтаны. Эли видел вспотевшие женские лица, лихорадочно горящие глаза, шевелящиеся припухшие губы, слышал сдавленные крики. Женщины перекидывали через плечи шлейфы длинных платьев, чтобы на них не наступали. Мужчины расстегнули кафтаны, сдвинули на затылки длинные суконные шапки со свисающими помпонами. Маленьких детей держали на руках, старшим подставили скамеечки, принесенные из дома, чтобы лучше было видно. От толпы исходил запах пота и грубой скверной еды.

Больных и калек привезли на двухколесных тележках. В толпе сновали попрошайки на костылях и нищенки.

— Люди милосердные, подайте Христа ради в день праздника Святой инквизиции, — они протягивали свои обнаженные руки. — Ради Алексея, Божьего человека! Ради здравия нашего инквизитора!

Площадь Огня была черной. Черная копоть вливалась в улицы, лучами расходящиеся от площади.

Толпа колыхалась. Иногда она относила Эли назад, и стоило немалых усилий не дать себя оттеснить. Он прокладывал дорогу локтями и всем телом, пока не протиснулся в первый ряд.

Колонну процессии охраняла цепь фамилиаров, вооруженных копьями. Поверх белых монашеских ряс были накинуты черные плащи. Медленно продвигаясь, процессия описывала один полукруг за другим. Она то замедлялась, то шла вперед, то сворачивалась и разворачивалась, словно огромный черно-белый змей. И вдруг остановилась. Трубы и барабаны умолкли.

Фамилиары с трудом сдерживали толпу.

Там, где стоял Эли, цепь охраны прорвали несколько человек во главе с женщиной. Ее капюшон съехал на затылок, волосы прилипли к вспотевшим щекам. Она подбежала к приговоренным, плюнула в их сторону и закричала:

— Убийцы! Иуды! Кровопийцы! Пусть сожжет вас огонь Содома! Пусть Господь наведет на вас все казни Египетские! — она потрясала вязанкой хвороста. — А это для вас! Смотрите, мерзавцы!

Фамилиары преградили ей дорогу копьями, отпихнув назад вместе с другими напирающими.

Теперь Эли мог разглядеть осужденных.

Он тихо ахнул. Человек в буром колпаке посмотрел на него с подозрением.

Приговоренные шли за ярко одетой группой трубачей и барабанщиков. Осужденных было пятеро.

Мигуэля он не знал. Но даже если бы знал, не отличил бы от остальных. На всех были одинаковые санбенито, черные туники с поперечным Андреевским крестом на груди и высокие остроконечные колпаки. Страх объединил их и сделал похожими друг на друга. В руках они несли черные свечи.

На амвон, сколоченный из досок, где развевалась белая хоругвь с зеленым крестом инквизиции, взошел монах в капюшоне, закрывающем лицо.

Слышно было, как ветерок колышет хоругви, как потрескивают свечи в руках приговоренных. Светские духовные несли толстые зажженные свечи, перевязанные черными траурными ленточками. На полотнищах, прибитых к жердям, были нарисованы демоны, адские чудовища и грешники в красных языках пламени.

Монах на амвоне откинул капюшон и открыл худое с длинным крючковатым носом лицо.

— Фра Симеон, — прошептал кто-то позади Эли.

— Это новохристианин, — заметил другой.

— Поэтому-то и в капюшон прячется, — хихикнул человек в буром колпаке.

— Тихо, — зашипели сразу несколько голосов.

Монах на амвоне откинул широкие рукава черного плаща и поднял к небу два длинных пальца.

Под большим, словно шатер, балдахином из черного дамаста, по краю которого шла золотая кайма, со своих тронов встали епископ в высокой митре и духовный в черной сутане. Последний был, по-видимому, сам инквизитор, ибо монах в первую очередь обращался к нему. У духовного была большая голова, запавшие щеки и высоко поднятые плечи.

Священники, словно черная рать, выстроились в ряд по обеим сторонам покрытого черным сукном алтаря.

На двух подмостках возле столбов суетились палачи, прибивая обруч на высоте человеческой шеи.

Фамилиары шагнули вперед, выставили копья.

Мужчины сняли шапки. Среди голубого дыма горящих свечей над площадью вырос лес рук. Вслед за монахом, стоящим на амвоне, толпа повторяла слова обета, давая клятву верности католическому вероучению Святой Церкви.

Мужчины склонили головы, а женщины, вытянув шеи и обратив лица к небу, держали возле губ маленькие металлические крестики.

На маленьких завешанных коврами балконах, выходящих на площадь, теснились зрители. Они тоже тянули пальцы вверх, желая приобщиться к клятве.

Гул усиливался и напоминал далекий гром.

— Аминь, — закончил монах фра Симеон на амвоне.

— Аминь, — загремел голос площади и прокатился от одного ее конца до другого.