Пришелец из Нарбонны

— Сколь же свят гнев твой, о народ христианский! Тебе нечем накормить детей своих, а они — утопают в роскоши. Люд наш христианский роет себе норы в земле — эти живут в чертогах. Христианину нечем прикрыть тело свое, лохмотья — его одежда, они же носят дорогие платья и драгоценности. Сыновья их все еще посещают знаменитые университеты Саламанки, Толедо, Сарагосы, а христианские студенты ждут, когда на вечернюю молитву «Ангел Господень» откроются врата монастырей, дабы получить миску похлебки. Они пьют дорогое вино и вкушают яства, а наши улицы полны попрошаек и нищих. Их все еще полно при королевском дворе. Два явных еврея — Авраам, с титулом гранда, по фамилии Сеньор, и беженец из Луизитании[80] Абраванель — все еще в милости у католических владык Европы — королевы Изабеллы и короля Фердинанда. Да здравствует королева Изабелла и король Фердинанд! Да пошлет им Господь окончательную победу над Гранадой!

— Да здравствует наша королева Изабелла!

— Да здравствует наш король Фердинанд!

— Да здравствует победа над маврами! — кричала толпа.

Монах скрестил руки на груди и склонил голову.

— Когда падет последняя твердыня Ислама — Гранада, мы будем чисты, как снег наших Снежных гор. Страна наша отряхнется от иноверцев, как агнец от клещей и как овца от серой вши. Клещи суть еретики, а вши — вероотступники, и тогда земля наша станет наидрагоценнейшим камнем в папской тиаре, и будут править ею верные сыны матери-Церкви, сердце которой находится в Риме.

— Да здравствует Римский папа! — кричала толпа.

— А теперь, паства Христова, сотворим молитву, — фра Симеон сделал знак креста, вновь сложил руки и губами коснулся кончиков пальцев.

В тишине был слышен шепот монаха:

— Pater noster, qui es in coelis, sanctificetut nomen Tuum, advenit regnum Tuum…[81]

Вся площадь читала молитву.

— Аминь, — закончил фра Симеон.

— Аминь, — повторила площадь.

Теперь монах затянул новую молитву:

— Credo in unium Deum, Patrem Omnipotemtem Factorem coeli et Terrae, visibilium omnium et invisibilium, et in unum Dominium Jesum Christum, Filium Dei unigenitum…[82]

Монах осенил знаком креста все стороны света и произнес:

— In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, Amen[83].

После окончания молитвы фра Симеон вновь надвинул капюшон на глаза, спрятал ладони в широкие рукава сутаны, опустил голову и осторожно по ступенькам сошел с амвона.

Наступило время перерыва. Солнце пекло нещадно. Мужчины расстегнули большие металлические пуговицы на кафтанах. Женщины обмахивались платочками, сняв прозрачные, словно дым, накидки. Дети затеяли шумную возню, взрослые уселись на вымощенной плитками площади, вынув из корзин хлеб, овсяные лепешки, сыр, лук, вареные бобы и вино в глиняных кувшинах. В горячем воздухе повис острый кислый запах.

Принесли большой стол, покрытый красным сукном, длинную лавку и поставили их возле подмостков.

Люди перестали жевать, а женщины принялись собирать остатки хлеба и сыра в корзины.

Широкоплечий судебный служитель в колпаке с вырезами для ушей ударил жезлом об пол:

— Встать, трибунал идет!

Все поднялись с земли. Только инквизитор и епископ остались сидеть на своих тронах под черным балдахином.

За длинным столом занял место судья, одетый в тогу и алую четырехугольную шапочку, а по обе стороны от него — два асессора в широкополых шляпах и красных пелеринах, накинутых на черные, платья.

Судья низко склонился, просматривая акт обвинения, который держал возле самых глаз.

— Привести обвиняемых, — он поднял руку.

Возле стола теперь стояли пятеро приговоренных. Их охраняли десять фамилиаров, окружив барьером из копий.

Судья поднял голову и начал приглядываться к приговоренным. Долго изучал каждого в отдельности. Он видел их впервые.

Наконец он произнес:

— Святая инквизиция передала вас, дабы судили мы, в соответствии с нашей совестью. И мы будем судить вас по всем правилам закона нашего в соответствии с убеждением нашим и волей Божьей. В наивысшие свидетели берем мы Господа нашего Всемогущего, — судья выпрямился и после небольшой паузы продолжил суровым голосом: — Сначала предадим суду Педро Сафортесу и трех его сыновей — Николаса, Хосе и Франсиско. Педро и трое его сыновей на процессе Святой инквизиции выразили раскаяние. Суд примет это во внимание и смягчит приговор. А теперь отвечай те, признаетесь ли вы в нижеследующих смертных грехах: что в субботу не работали, не разжигали огня, а также поручали прислуге-христианке, дабы сделала она это за вас?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся, — ответили все четверо.

— Что соблюдали еврейские законы о пище, — продолжал судья монотонным голосом, — ели только мясо овец, коров, ягнят и телят, ели только мясо жвачных животных и парнокопытных, но не ели мяса свиней и других нежвачных непарнокопытных, что ели только рыбу, покрытую чешуей и имеющую плавники, но другой рыбы не ели, что после мясной еды ждали, пока не пройдет шесть часов, и только тогда ели еду молочную, что варили и ели в одних горшках мясо, в других — молоко, не пили вина, к которому прикоснулась рука христианина, ибо считали его нечистым?