Пришелец из Нарбонны

— О Dio mio![102] Именно так утверждают наши враги христиане, те, что принуждают нас к крещению: «Отобран жезл из рук Израиля…» — сказал он, борясь с хрипотой. — Что значит: Бог отвернулся от своего народа. «Теперь, — говорят христиане, — настоящий Израиль — это мы…» Верно сказал медик Иаков Иссерлейн: нет пророков в Израиле. Но в Израиле может быть пророком каждый — так написано в Библии. Это слова Моисея. И так написано в Священной Торе! Я, раввин Шемюэль, говорю вам: союз Бога с Израилем бессмертен, как бессмертен Бог и бессмертен наш народ. Не смотрите, что нас окружает ненависть, словно леденящий трамонтана[103], когда Бог отворачивает лицо Свое. Хранители Израиля, архангелы Михаил и Гавриил, сняли стражу, и вот налетели злые духи, которые разят наше тело и разрывают душу. Пошла мутная вода, она дошла до самых уст, и уже нечем дышать. На нас обрушиваются казни пострашнее Египетских, времен фараона. Это родовые муки Мессии, и нам еще предстоит услышать стоны Гога и Магога на подступах к стенам Иерусалима. И вознесется Иерусалим на небо и будет, словно царица, сверкать в отражении Солнца. К Столице Мира стекутся потоки народов, и будет вершиться суд над добрыми и злыми. Уцелевшие остатки Израиля, разбросанные по всей земле, соединятся, вернутся из-за великой индийской реки[104], мечущей каменья всю неделю, а отдыхающей в субботу, вернется десять израильских колен… Я, раввин Шемюэль, вижу это в звездах, расположения которых мне знакомы, как знакомы улицы Палермо. Рабби Акиба верил в звезды и в силу Бар-Кохбы, сиречь Сына звезд. И встал он с ними на борьбу, плечо к плечу, когда тот восстал против Рима. И назвал народ Сына звезд Мессией. Но Бар-Кохба погиб, а настоящий Мессия не может пасть от меча, ибо он словом побеждает врагов Израиля. Как предсказано в книге «Зогар»[105], то есть в «Сиянии Каббалы», звезды сойдут со своих орбит и будет великое смятение и война одних звезд с другими. «С неба сражались, звезды с путей своих сражались с Сисарою»[106]. Неправду сказал Иоханаан, будто «у Израиля нет звезды». Верьте раввину Ханине: «У Израиля есть звезда». И зовут ее Шаббатай. Сама суббота дала ей имя, а чужаки назвали ее Сатурном. Похоже, что упала она на Щит Давида и приняла очертания еврейской звезды. В войне звезд Шаббатай удлинится и будто меч с огненным хвостом рассечет небосклон, словно Чермное море, и канут в бездну злые духи. Енох сойдет с неба на своем белогривом скакуне и вступит в стены Иерусалима, и стекутся туда потоки людей со всего мира. И как сольются уцелевшие остатки Израиля, так соединится душа, расколовшаяся на три части… — звонкий голос палермского раввина вдруг начал ослабевать, пока не превратился в глухой шепот. Горящие глаза на морщинистом лице потухли, а на губах застыла белая слюна. Он пошатнулся, схватившись за плечо раввина дона Бальтазара.

Эли подвинул ему кресло, а дон Энрике принялся щупать пульс. Иаков Иссерлейн расстегнул старику халат и приложил ухо к груди. Иекутьель прибежал с кубком вина. Раввин открыл глаза и, когда кубок коснулся его губ, оттолкнул руку Йекутьеля и гневно спросил:

— В чем дело? Что здесь происходит? Per Вассо! Que volete?[107]

Оттолкнув плечом обоих медиков — дона Энрике и Иакова Иссерлейна — он встал без чьей бы то ни было помощи и, шатаясь, направился к лестнице. Одной рукой опираясь о перила, а другой подтягивая полы халата, он поднялся наверх, однако на галерее задержался и, прижав обе руки к груди, перевел дыхание. Дон Энрике хотел было взять его под руку, но раввин оттолкнул его:

— Que volete? Я себя превосходно чувствую.

Он пошатнулся, и дон Энрике, поддерживая его за талию, проводил в комнату. Йекутьелю дон Энрике наказал закутать старца в теплые шали, напоить горячим вином с пряностями и оставить одного.

Раввин Шемюэль начал сбрасывать с себя шали, поминутно выкрикивая:

— Я себя превосходно чувствую.

— Успокойтесь, рабби, иначе вы снова почувствуете себя скверно, — сказал медик Иаков Иссерлейн.

Дон Энрике остался наедине с больным и вышел от него лишь тогда, когда раввин Шемюэль Провенцало заснул.

VI

Свет в трапезной был погашен, только на столе горел медный семисвечник.

Эли поджидал Энрике, устроившись в темном углу, — они условились встретиться.

Энрике был не один, его сопровождал раввин Юсуф ибн-аль-Балиджа. Рядом с коренастым доном Энрике гость из Гранады, в желтой чалме и бледно-голубом свободном бурнусе, казался еще более высоким.

— Трудный пациент, — засмеялся Энрике. — Сам Диоскорид[108] с ним бы не справился. Уже совсем успокоившись, он мне заявил, что верит в строки псалмов, которыми отгоняют хворь, и считает их лучше всяких трав и снадобья.

— Каббалист, — раввин Юсуф пожал плечами, окинув взглядом трапезную. — Может, мы здесь расположимся?

— Превосходно, — согласился дон Энрике. — Однако, если не погнушаетесь приглашением… Моя жена Марианна просит вас наверх. Добро пожаловать.

— Может, останемся тут? Здесь удобнее, — Эли указал на столик с арабской инкрустацией, похожий на тот, что стоял в покоях доньи Клары.