Пришелец из Нарбонны

— Детям и внукам своим расскажу, если Бог даст их дождаться, ведь в наши времена дождаться внуков — все равно что дождаться чуда. Расскажу им, кого мне посчастливилось стричь-брить. Кто выше короля? Цирюльник, ибо держит его за нос. — Он застрекотал в воздухе ножницами. — Бородку будем клинышком или полукругом? Брадобрей еще не гнался за вашей милостью по улице? Давно пора явиться ко мне со своим заросшим подбородком. Подбородочек мы подбреем. Об этом я еще в синагоге подумал. Я был на первом богослужении и все слышал. Сказать правду, чуть громче сказали то, о чем люди шушукаются в баррио, однако я вот думаю, а стоило ли? Мы детей своих учим: нельзя рассказывать всего, о чем говорят в доме. Что теперь делать такому раввину дону Бальтазару, если то, что о нем говорят, не приведи Господь, правда? Что делать, если к горлу приставлен нож? Сердцу ближе сын, нежели выкрест. Если уж брить[124] надо в обе стороны, то про думать и говорить не приходится! Раз в одну сторону, а раз — в другую. И я бы спросил этого крикуна, что бы он сделал? Что бы сделал я? Понятия не имею. Можно только Бога благодарить, что он не приставил ножа к горлу. Пока что и на этом спасибо. Каждый прожитый день — подарочек. Может, податься в Турцию? Ой, не знаю, не знаю. С собой всего не заберешь. А на каком углу там я поставлю свою табуретку? Тут-то у меня свой угол, а у этого угла — я, и каждый знает, где меня искать, если дело идет к праздникам, или, к примеру, когда на носу суббота. А я все раскидываю умом то так, то эдак… Вроде бы тихо тут. Зачем уезжать? Это только кажется, что люди не думают о завтрашнем дне. Ходят, разговаривают, торгуют, ссорятся, будто ни о чем и не знают. А они знают. Но жизнь, если посмотреть сверху, как вода, и надо уметь плавать. А ведь у каждого дети. Смотришь на них и думаешь: что будет? Как их спасти? Чужак, он видит на поверхности только воду, видит белые стены, такие, как и везде, улицы, как и на всем белом свете, но эти стены и эти улицы завтра могут стать пустыми, безлюдными. Вот я и спрашиваю: зачем надо было кричать в синагоге? Разве нам мало неприятностей? Разве нам нужны еще и неприятности с раввином, пусть дарует Господь ему долгие лета, даже если окажется правдой то, о чем говорят…

В открытый винный погребок с вывеской «На здоровье — Л'хаим» вошли Санчо, сын главы альджамы Шломо Абу Дархама, и Дов.

Эли последовал за ними.

— Дон Эли, — обрадовался Санчо, — присаживайтесь к нам. Это мой друг Дов. Вы уже знакомы, правда? На него можно положиться, он наверняка не подведет.

Эли сел, налил себе вина и, отпив немного, поставил бокал на стол. Потом он посмотрел на Дова и перевел взгляд на Санчо.

— Друг? Вот и хорошо. Тогда убеди его, чтобы он отступился от своих слов, которые сказал сегодня утром в синагоге.

— Уговорить его струсить? — оскорбился Санчо.

— Это была клевета, — Эли поднял бокал. — Я пью за здоровье раввина дона Бальтазара.

Санчо посмотрел на друга и протянул руку к бокалу.

— Дов, ты молчишь? Что мне делать? Выпить за здоровье раввина? — Санчо поднял бокал. — И ты позволяешь называть себя клеветником?

— Пей, Санчо! — Эли стукнулся с ним бокалом. — Раввин невиновен, раввин не может быть виновным.

— Ты так в этом уверен, что я начинаю сомневаться. — Санчо поставил бокал. — Раввин не может быть виновным? Почему? Разве с раввинами не бывало хуже? Страшнее всего раввины, принявшие крещение. Ты об этом не знаешь?

— Знаю, но за раввина дона Бальтазара я ручаюсь.

— Меня не убедишь. Сначала убеди все баррио, а баррио думает, как я.

— Это все заслуга Дова, — Эли искривил в улыбке рот. — Подлая заслуга.

— Да, моя, и я горжусь этим, — сказал Дов.

— Ты говоришь, как борец за справедливость.

— Можно и так назвать.

— Ты служишь врагу.

— А если враг сказал правду?

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что мой враг лжет.

— На войне обе стороны лгут.

— А на какой стороне ты?

— Я буду бороться с ложью в баррио, а другие пусть борются с ней в городе. Там тоже найдутся такие, как я.

— Ты борешься за правду? Во имя чего?

— Во имя правды.

— Правды ради самой правды не бывает. Есть правда для моего народа. На чьей стороне правда — раввина или инквизитора? Я принимаю сторону раввина.

— Вот именно! — крикнул Дов. — Наконец-то я слышу искренние слова!

— Не радуйся. Никто не может доказать вины раввина. Инквизитор? Кто может верить инквизитору? Даже ты не веришь.

— Я с инквизитором не разговаривал.

— Значит, ты и меня подозреваешь? — спросил Эли.

Дов молчал.

— То, что ты подозреваешь и меня, доказывает невиновность раввина.

— Я ничего не сказал, — ответил Дов.

— В таком случае скажи, я жду.

Дов молчал, рука его потянулась к бокалу.

— Давайте выпьем, — сказал он.

Эли покачал головой.

— Мой отец час назад поехал к раввину. Интересно, зачем? — сказал Санчо.

— Нетрудно догадаться, верно? — Дов хлопнул Санчо по колену. — Советуются, как бы спасти раввина. Твой отец был вчера у инквизитора и все знает, правда, Санчо?

— Уж не подозреваешь ли ты и главу альджамы? — спросил Эли.