Пришелец из Нарбонны

— На них не может пасть даже тень подозрения… А донья Марианна? Может, ей?

— Моя жена? Дон Эли!

— Она сейчас дома?

— Нет, а в чем дело?

— Можно было бы ее спросить.

— Дон Эли, это возмутительно!

— Жене, которую любишь, в какой-то момент можно шепнуть несколько слов, ведь это так естественно, дон Энрике. И вы, как медик, как Маймонид, знаете о слабостях не только тела, но и духа. Женщины любопытны, а мужчины — всего лишь мужчины.

— Она ничего не знает, но даже если бы знала… Уж не думаете ли вы, что…

— Дон Энрике! На этот раз моя очередь считать себя оскорбленным.

— Помнится, что к Мигуэлю Таронхи приходили два друга — Гонсало де Пира и Фернандо де Баена.

— Я видел их у Алонсо. Я их мало знаю, но даю голову на отсечение, ручаюсь за них.

— Ручаться нельзя ни за кого.

— Кроме жены, дон Энрике. Ах, да, я хочу спросить вас об Алонсо. Вы не знаете, что с ним? Я очень беспокоюсь.

— Энрике! — позвал кто-то с внутренней галереи. Это был старший сын раввина дона Бальтазара Даниил. — Скорей! Матери плохо, потеряла сознание!

Энрике выбежал из трапезной.

— Мир тебе, дон Эли! — Это был турецкий лейб-медик Иаков Иссерлейн. — Может, ты объяснишь мне, что здесь происходит?

— Донье Кларе стало плохо, — сказал Эли.

— Вот оно что! А что случилось?

— Не знаю.

— Да я не об этом. Просто не верится. Я говорил раввину дону Бальтазару, чтобы он собирал пожитки и отправлялся со мной в Турцию. Все должны как можно быстрее уехать в Турцию. В воздухе пахнет грозой, неужели вы не чувствуете, дон Эли?

— Думаю, что дону Бальтазару не следует собирать пожитки.

— Раввин Юсуф ибн-Балиджа считает…

— Виноват, я очень тороплюсь, — прервал лекаря Эли.

Дверь на чердаке была открыта. Дневной свет с трудом пробивался сквозь пергаментное окошко. Глаза понемногу привыкли к полумраку. Под иконой Богоматери с младенцем горела масляная лампадка. Красный коврик прикрывал ступеньку налоя. Над постелью висело Святое распятие. В глиняном горшке увядали крохотные розы. На спинку сиденья поспешной рукой было брошено платье. Он снял его.

— Ваша милость?

Эли резко повернулся. Платье упало на пол.

Перед ним стояла Каталина.

— Вы меня искали?

— Каталина…

— Слушаю, ваша милость.

— Знаешь, что случилось?

— Донья Клара упала в обморок. Сейчас ей уже лучше.

— Раввина дона Бальтазара обвиняют в измене…

— О Боже! — Каталина перекрестилась.

— …будто это он выдал инквизитору фамилии тайных евреев. И их сожгли на костре.

— Это невозможно. Я в это не верю.

— Я тоже, — Эли сжал ее руки. — Но евреи — народ недоверчивый.

— Так нельзя говорить о своем народе.

— Если бы другой народ претерпел столько же, он был бы еще хуже.

— Почему вы пришли ко мне с этим разговором?

— Только ты можешь мне помочь.

Каталина подняла платье с пола и положила его на постель.

— Как? — Она отвернулась и прикрыла незастеленную постель домотканым полотном.

— Нужны доказательства измены доньи Марианны.

— У меня нет доказательств. — Она разгладила серое покрывало. Руки ее дрожали.

— Кто тебе сказал о Марианне?

Каталина стояла, глядя прямо ему в глаза.

— Я не могу этого сказать, клянусь! — глаза ее вспыхнули зеленым огнем и тут же погасли.

Эли положил руки ей на плечи.

— Каталина, — прошептал он.

Каталина подняла лицо.

— Видишь, Каталина, теперь твой Бог и мой Бог подали друг другу руки, — Эли осторожно прикоснулся к ее вытянутой, как струна, шее в том месте, где напряженно билась жилка.

— Есть только один Бог. — Каталина отступила назад.

— Христианский? Единственный и наилучший?

— Ваша милость!

Эли кивнул головой.

— Знаешь ли ты, чему служит ваша религия?

— Чтобы человек приблизился к Богу.

— Ты говоришь, как каббалист.

— Не понимаю.

— Каталина, я бы никому этого не сказал, но тебе скажу: ни одна религия не стоит жизни человека.

— Ваша милость кощунствует!

— Да, это кощунство. Но Бог, который читает в сердце человека, простит мне. Я видел своего брата на костре, и я кощунствую не против Бога, а против человеческих мук. Сколько еще нужно страданий!

— Мне очень жаль вашу милость. Но что я могу сделать?

Эли вздохнул и, усевшись на стул, поник головой.

Каталина приблизилась к нему.

Помолчав немного, Эли сказал:

— Я хочу спасти раввина. Он слабый человек и может сломаться под тяжестью обвинений. Скажи, кто тебе говорил о Марианне? Грехи я тебе отпускаю, любовь их отпускает. Поверь в любовь, как в Бога.

— Я поклялась.

— Если ты нарушишь клятву, ты спасешь не только человека — ты дашь возможность правде победить ложь.

— Не знаю, что здесь правда, а что ложь.

— Поверь мне. А если не можешь… у вас ведь существует отпущение грехов.

Каталина, закрыв глаза, покачала головой.

— Раввин встанет в синагоге перед верующими, как перед судом. Что бы ни случилось, это будет конец раввину. А инквизитору того и нужно: срубить голову народу, чтобы рассыпался он, как сухой песок. У вас Единый Бог — чтобы нас топтать, у нас Единый Бог — чтобы выстоять. Иисус дал себя распять ради любви к миру. И что же стало с этой любовью?

— Моя душа полна любви к людям.

— И к евреям?

— Наша религия велит любить недругов.

— Ты считаешь евреев недругами? Что они тебе сделали?

— Многое.