Присягнувшая Черепу

– Бросьте оружие.

– Объясни, в чем дело.

– Нет, – угрюмо ответил молодой стражник, – это вы объясните, почему предали родной город.

– Разве это предательство – покончить с веками, тысячелетиями тянувшимися кровавыми жертвоприношениями?

– А как насчет жертв, которых требует Аннур? Он тянет монеты из наших карманов. Вырывает из наших рук свободу. Стирает нашу историю, уничтожает гордость. Как насчет людей – наших людей, казненных здесь, перед этой самой крепостью?

Его голос дрогнул, и плечи, даже когда он замолк, вздрагивали от рвавшегося на волю гнева.

– Там, где нет закона, – тихо ответил Рук, – остается только страдание.

– Отныне мы станем блюсти свой закон, – объявил Хоай, покачав головой. – Как раньше, когда Аннур еще не наступил городу сапогом на горло.

– Болван. Ты не знаешь, как легко дышал город, пока его не стали душить эти самозваные жрецы.

Зеленая рубашка хотел возразить, но сдержался.

– Последний раз прошу: бросьте оружие.

Я схватила Рука за плечо, помешав ринуться в бой. Будь здесь темнее, будь расстояние между нами и стрелами чуть больше, мы могли бы сопротивляться. А так – мы стояли посреди пустого причала. Ближайший путь бегства сулила вода, но и до нее было несколько шагов. Арбалетчикам не пришлось бы особо спешить, чтобы выстрелить нам в спины, а я, прежде чем умереть, хотела пройти Испытание. Когда Ананшаэль развоплотит наконец меня, пусть ему в полной мере откроется моя преданность.

– Рано, – шепнула я.

Рук на меня не взглянул, но, помедлив, с презрением отбросил меч.

– Вы, остальные, тоже, – велел Хоай.

Коссал плюнул на доски.

– У нас оружия нет.

– Что в данный момент, – задумчиво добавила Эла, – представляется некоторым упущением.

Пока изменники заталкивали нас в дверь, я успела оглядеть камеру: тесная коробка десять на десять футов, пол и стены из красноватой породы островов, потолок перекрыт кедровыми балками толщиной с мою талию. Не идеальная тюрьма. Имея долото, табуретку, чтобы дотянуться до потолка, и неделю на работу, из нее вырвется даже слабосильный и безмозглый. Нам, конечно, никто не предложил долота и табуретки, и на неделю срока надежда была слабая. Я еще искала другие слабые места, когда дверь за нами захлопнулась и темнота сжала беспощадный кулак.

– Признаться, я раздосадована, – нарушила молчание Эла. – Я предвкушала ванну, бутылку сливового вина и ночь с привлекательным юношей из «Танца Анхо».

– Напрасно они поместили нас в одну камеру, – подал голос Коссал.

– Я постараюсь не принимать этого на свой счет, – отозвалась Эла.

– Вместе мы опаснее, – фыркнул старый жрец.

– Для кого? – буркнула я.

Глазам уже пора было привыкнуть к темноте, но я все равно ничего не видела – даже теней, которые вязались бы с голосами.

– На причале еще можно было бы поискать варианты. А здесь, чтобы нас убить, им достаточно не открывать двери.

– Не собираются они нас убивать, – раздался голос Рука из дальнего конца камеры.

В короткой тишине после этих слов я услышала, как он шарит рукой по неровной стене. На его месте легко было представить не человека, а зверя, терпеливого и опасного даже в клетке.

– Мы им нужны живыми. Возможно, разыграют подобие суда, – пояснил он.

– Зачем им нужен ты, я могу понять, – ответила Эла. – Предатель родины, своего народа и все такое. Но какой смысл тянуть в суд нас с Коссалом? Он в этом городе только и делал, что просиживал зад да ворчал, а если у вас не сохранилось нелепых старинных законов о том, что и в кого дозволено всадить, не могу вообразить, в чем мое преступление.

– Только что на причале ты всадила нож в грудь стражнику, – напомнила я.

– Ну, женщине простительны маленькие вольности.

– Как ты узнала? – спросил Рук.

Обследуя камеру, он остановился у меня за плечом. Не прикоснулся, но я чувствовала в темноте его близость и его силу.

– Они все не туда смотрели, – ответил Коссал за Элу.

– В каком смысле?

– На нас, – пояснил жрец. – Держали под прицелом реку, а смотрели на нас.

– Мы два дня провели в дельте, – возразил Рук. – Могли таращиться в изумлении. Из любопытства.

– Могли, – признал Коссал, – но дело было не в том.

– Почему ты молчал? – спросила я.

– Заговори я, и кто-то из вас, дурней, попытался бы что-нибудь предпринять. Арбалеты – это смерть, и ладно бы, но мне все еще не терпится посадить на нож тех, кто засел в дельте.

– Может быть, еще успеешь, – отозвалась Чуа из дальнего угла камеры (в темноте ее голос казался совсем старческим, усталым).

– Не станут они нас судить, не для того оставили в живых, – заговорила я, потому что в голове разом сложилась полная картина, и оказалось, другого объяснения и быть не могло. – Суды не в обычае Домбанга. Это от аннурцев. Для поклоняющихся Троим правосудие и жертва – одно и то же. Пока сюда не пришла империя, преступников не судили, их отдавали дельте.

Все молчали. Только слышалось тихое многозвучье дыхания.

– А вот это, – наконец нарушила молчание Эла, – меня весьма вдохновляет. Суды – это такая скука!