Присягнувшая Черепу

Мы карабкались по борту в носовой части, переставляя ступени-ножи. Рук, поднявшись на шаг, тянулся вниз и выдергивал освободившийся клинок, чтобы выпрямиться в полный рост и передать его мне. Дело шло медленно еще и оттого, что мы очень старались не шуметь. В одном отношении бдительность часовых играла нам на руку: они ожидали атаки со стороны трапа и потому ни на шаг от него не отходили. Никак не предвидели, что мы проползем по блестящему от влаги днищу.

Так-то так, но это не слишком облегчало нам работу. Если я забивала нож чересчур глубоко, по рукоять, Рук долго не мог его вытащить. С другой стороны, он был тяжелей меня, и, когда повисал на черенке, на котором стояла моя босая нога, я каждый раз чувствовала, как прогибается клинок, угрожая вылететь из размокшей древесины. Разумеется, мы бы не расшиблись, но часовые Квен наверняка бы услышали, как плюхаются в ил голые тела, и расстреляли нас, увязших в этом иле, из арбалетов. Я не прочь была умереть в объятиях Рука, но предпочла бы выжить, успеть в него влюбиться и пройти Испытание.

Забросив наконец руку на перила фальшборта, я тихо, протяжно выдохнула и медленно подтянулась. Палубу загромождали разбитые ящики, обвалившиеся реи, остатки прогнивших и изорванных ветром навесов. Груда хлама скрывала от нас часовых. Осторожно подтянувшись через перила, я перегнулась вниз, к Руку.

Тот, извернувшись, тянул из обшивки нижний нож. Вытащив его и передав мне, он переступил на следующий, ухватился за мою руку и попытался стянуть меня за перила в грязь под бортом.

По крайней мере, мне так показалось.

Мне понадобилась доля мгновения, чтобы понять: нож вывернулся у него из-под ноги и Рук теперь висит в темноте, цепляясь одной рукой за черенок последнего, а другой – за меня. Выпавший нож вошел в ил с глухим стуком. Я замерла, перевесившись через перила. Перекладина врезалась в ребра, дыхание обжигало легкие, пот стекал по руке от подмышки, ослабляя хватку скользкой ладони. Я поймала его запястье другой рукой и потянула вверх.

Он, поморщившись, чуть заметно мотнул головой.

Справа от меня послышались голоса – ворчание заскучавших на посту часовых. Я едва дышала.

– Просто держи, – одними губами выговорил Рук.

Я кивнула и усилила хватку.

Он, не спуская с меня глаз, выпустил нож, перехватился за мое запястье и на миг перенес на меня всю тяжесть тела. Я удивилась, увидев его улыбку. Потом он забросил ногу на рукоять последнего ножа, оттолкнулся от нее и вспрыгнул наверх. Я не отпускала рук, пока он не перемахнул через перила.

– Хорошо, что прихватила на это задание побольше ножей, – прошептала я.

– И как тебе оно, если сравнивать с другими? – спросил Рук, почти коснувшись губами моего уха.

Я, проглотив дурацкий смешок, повернулась к нему, скользнула губами по заросшей щеке под ухом.

– Вообще-то, скучновато.

Он откинулся назад, чтобы заглянуть мне в глаза.

– Придется найти для тебя другое развлечение.

Внутри разлилась блаженная боль.

«Да, – думала я, вглядываясь в темноту его глаз, – уж ты найдешь!»

Если на палубе меня накрыл восторг, то в трюме он живо испарился.

На нижнюю палубу мы пробрались через развалившийся люк в носовой части. Я ждала, что там будет темно, но сквозь трещины в настиле под нашими ногами просачивался кровавый свет. Мы держали курс на него, преодолевая половину длины трюма – медленно, чтобы не натыкаться на доски разбитых бочек, пыльные остатки чьих-то лёжек и прочий мусор – до другого люка, от которого вниз уходил трап.

Я заглянула в проем.

Помещение внизу освещали свечи – десятки свечей. Их было куда больше необходимого для тесной каморки: одни стояли на полу, другие на полках вдоль ребер шпангоутов. Проморгавшись, я начала разбирать, что вижу.

На дощатом полу лежали шестеро, связанные по рукам и ногам. Их лица скрывались под черными капюшонами, но, судя по росту, там было двое детей лет восьми-десяти, а остальные взрослые. Те и другие одеты в лохмотья – тряпье намотано на пояс и на плечи, обрывки парусины вместо штанов и жилетов. Обут был только один из шестерых, да и тот в ветхие опорки.

Рук у меня над ухом издал тихий звук, похожий на рычание.

На дальнем от нас конце под низким потолком стояли Аспид, два ее охранника, жрец, которого мы выследили у бань, и некое изящное создание – конечно, госпожа Квен. Она, как и ее люди, постаралась выглядеть неприметно. Но ей, в отличие от слуг, это не удалось. Правда, серый шелковый плащ ночью неплохо сливался с тенями, но при свечах делалось ясно, что такую ткань могут позволить себе только самые богатые горожане, да и покрой одежды скорее привлекал, чем отводил взгляд. Осанка у нее была гордая, царственная. Она держалась, как держится женщина, принимая ухаживания недостойных ее женихов; темные глаза смотрели остро, по-ястребиному, черные, пронизанные сединой волосы были от висков зачесаны назад и стянуты серебряным зажимом, а губы неодобрительно сомкнуты.

– Госпожа, – низко склонившись, говорил жрец, – ты приносишь великую жертву.