Присягнувшая Черепу

– Она восстанет, сестры, – зашептала я, подойдя поближе. – Только вчера в глубине дельты богиня с супругами сгубили целый аннурский легион.

Самая малорослая из трех сплетниц – с мятым лицом, но острым взглядом – оказалась и самой храброй. Она первой обрела дар речи и зашипела мне:

– Ты откуда знаешь? Кто такая?

– Друг, – ответила я. – Верная дочь Домбанга.

Я взяла ее руку в свои, ощутив в пальцах прохладную, тонкую как бумага кожу, еще раз подмигнула и растаяла в толпе.

Почти сразу я потеряла женщин из виду, но они не шли у меня из головы. Их разговор должен был бы меня ободрить: значит, я не зря разрисовывала стены. Слухи ширились. Сопротивление тайных советов и обществ выплескивалось на улицы. Теперь Рук нуждается во мне, или сочтет, что нуждается, а это ничем не хуже. Все разворачивалось быстрее, чем я смела надеяться, но вот эта скорость меня и насторожила.

Кровавые длани, конечно, были хотя бы отчасти моей работой, как и трупы под статуей Гока Ми. Я решила напомнить людям пророчество Чонг Ми – и напомнила. Я рассчитывала постепенно довести город до кипения, но не ожидала, что кто-то подхватит мои старания, да еще так успешно. Перед глазами снова встали лениво покачивающиеся под ветром фиалки, проросшие из отрубленных голов.

Я видела тысячи голов, тысячи безглазых голов. Из мякоти их мозгов проросли цветы дельты…

И пяти дней не прошло, как я разрисовала город отпечатками ладоней. Кто успел за пять дней подготовить атаку на барку? Даже моим сестрам и братьям из Рашшамбара непросто было бы уложиться в такой срок.

Я оглянулась – не мелькнет ли татуированное лицо вуо-тона. Во всем Домбанге о мои делах той ночи знали только Коссал, Эла и безымянный посланец дельты. Если Рук не ошибся, если тот человек вернулся в потаенное селение и рассказал об увиденном, они могли устроить засаду.

Только на палубе барки не обнаружилось ни одного трупа вуо-тона. Как бы смертоносны и бесстрашны те ни были, как бы хорошо ни знали дельту, едва ли им удалось бы без потерь растерзать более сотни врагов. Конечно, они могли унести своих погибших, но что же тогда с ранами оставшихся? Сумели бы вуо-тоны голыми руками порвать столько глоток? Маловероятно.

События опережали мои расчеты, ускользали из рук. При других обстоятельствах я бы постаралась придержать их, приостановила бы интригу, пока не разберусь, что происходит. Но сейчас на это не было времени. Истекло восемь дней Испытания – больше половины срока, – а мне еще предстояло влюбиться.

Поцелуй на мостках обещал многое, но мне мало было обещаний. Если убийство сотни аннурцев и местных жрецов привело к поцелую, какие чувства родит бунт? Я вообразила себя в обнимку с Руком на пропотевших простынях в комнате, под окном которой сражаются мятежники. Я представила, как опираюсь на его плечи, пока зеленые рубашки и легионеры бьются с тайными жрецами и верующими. Представила, как он входит в меня и город рушится. Смешно, право. Если зеленые рубашки вступят в бой, Рук будет с ними, но мне каким-то необъяснимым образом представлялось, будто город врос в меня, что он всегда был во мне, просто я за годы в Рашшамбаре о том позабыла.

Темные извилистые каналы Домбанга незаметно, бесшумно и медлительно, вливались мне в кровь. Его песни дрожали у меня на языке. Я, как мой родной город, и в суетливом движении не пробуждалась ото сна. Закрыв глаза, я видела правду: чтобы вспыхнуло мое сердце, должен сгореть Домбанг.

Богини и боги не так предприимчивы, как рыботорговцы и галантерейщики, – они не украшают двери своих заведений вывесками. Считается, что верующие сами найдут дорогу. Узнают храмы своей веры по изгибу крыш или по желобкам на деревянных колоннах. Узнают запах горящей жертвы, благовония обугливающегося мяса.

Наткнувшись на храм далеко за полночь, я не узнала его. И уж наверняка я его не искала. Я ничего не искала в своих бесконечных блужданиях по пути к гостинице. Просто хотелось побыть одной, попробовать на вкус воздух, подробно обдумать каждую мелочь произошедшего между мой и Руком, извлечь смысл из невразумительных уроков Элы. Я могла бы бродить так полночи – через мосты, по скрипучим дощатым настилам над каналами, по кривым переулкам, – если бы не пение, лившееся из распахнутых тиковых дверей.

Одинокий женский голос был не так уж хорош – хрипловатый, истертый, усталый, нечисто попадающий в ноты, – но другого такого не бывало. Случается, что лицо, и близко не красивое, поражает взгляд – так поражал и этот голос. Мелодия была несложной – тихий заунывный речитатив из тех, что не выплясывают, а припадают к уху, к груди, накатывают, как зимние волны на берег, терпеливо, понемногу размывая песок. Задержавшись послушать, я заметила резьбу над дверью – промасленное дерево под водопадом ночных «цветов-призраков». Под лозами и цветами просвечивало неглубоко врезанное в доски изображение: деревянное сердце в деревянной руке. Я, ведомая затерянным в далеком прошлом воспоминанием или слепой судьбой, вышла к храму той богини, что упорно меня отвергала, – Эйры, владычицы любви.