Приспособление/сопротивление. Философские очерки

По контрасту со всеядным, перегруженным избыточными данными чувственным восприятием сознание принципиально экономно в оперировании метапредставлениями. Эта бережливость выражается прежде всего в том, что сознание далеко не всегда прибегает к эксплицитному отслеживанию своих действий, к вдумчивому разбору альтернатив, перед которыми оно поставлено. С мониторингом конкурирует автоматически совершающийся логический вывод[308]. Он сам собой разумеется, не нуждается в критической проверке, так как существует множество ситуаций, в которых функция одно-однозначно соответствует аргументу (без огня дыма не бывает). Силлогистика Аристотеля придала импликативной работе сознания, компенсирующей чрезмерные затраты перцепции, теоретическую ясность. На практике сознание, скупо расходующее себя, пользуется неполными силлогизмами, энтимемами, опуская средний член умозаключения, за счет чего складывается та область, которой Бахтин дал имя «подразумеваемого». Экономичное сознание спонтанно логично в авторегулируемых ментальных процессах. Работу сознания в автоматическом режиме следует отличать от автоматического поведения, уходящего корнями в бессознательное. Второе имеет сугубо прагматическую природу и сводится к жизнеобеспечению организма и к его самозащите. Мозг реагирует на непредвиденные опасности или отдает команды телу, которому чего-то недостает, еще до того, как будет задействовано сознание. Между тем автоматические выводы, предпринимаемые сознанием, не только прагматичны, но и семантически обоснованы (видя красный свет на светофоре, я торможу автомобиль без раздумий, но все же зная, чтó означает этот условный сигнал, в отличие от двух других сигналов светофора, умея расшифровать его сообщение).

Чем автоматичнее активность сознания, тем больше шансов у бессознательного вмешаться в нее. Мозг находится в обратной связи с интеллектом, отзывается на умствование. В этом отклике церебральный субстрат, в котором присутствуют зеркальные нейроны, подражает сознанию. Будучи автоматом par excellence, мозг с особым успехом проникает на территорию сознания, когда оно минимализирует себя, действует по алгоритму, когда два полюса ментальности сходны. Вторжение бессознательного в сознание, рутинно выполняющего свои функции, манифестируется, как хорошо известно из «Психопатологии обыденной жизни» (1901), в речевых ляпсусах и неловких телодвижениях. Мы бываем неудачны также по рассеянности, когда концентрируемся на обдумывании трудной задачи, давая бессознательному волю внедряться в сознание там, где оно в своей односторонней занятости ослабляет неусыпность. Было бы неверно трактовать все эти ошибки вместе с Фрейдом и в стиле его эпохи как непременно символические, как адресующие нас к тайным помыслам совершающих их индивидов. Можно сбиться с шага и споткнуться не по той причине, что мы подавляем запретные влечения, а по той, что без всякой задней мысли попросту не заметили лежащий на дороге камень. И все же Фрейд был прав по большому счету. Интервенирующее в сознание, подражающее ему бессознательное перестает быть нацеленным прагматически и подрывает конкурирующую систему, лишая ее практической приложимости. Faux pas разрушает скоординированную моторику органов нашего тела так же, как lapsus linguae ломает наш коммуникативный контакт с партнерами по общению. За обмолвками и телесными промахами проглядывает Танатос, пресекающий поведенческое отправление жизни. Как было сказано, сознание пробуждается в ответе мозга на риск, которому подвергается самость и который подстерегает любого из нас в качестве травмы рождения. Регресс от сознания к бессознательному ставит нас на порог, на котором первое еще не удалилось от второго.