Приступ

Праведный гнев полыхал в очах ветхого старца, поднятая десница его, казалась, было готова обрушить на меня молнии небесные. Хоть старческому голосу и не хватало дыхания, но тембр, богатство красок и оттенков, навевали мысли если не об оперном училище, то о весьма серьёзной музыкальной школе.

Увы, опыт. Мой личный. Вот в этом помещении, вот на этом, конкретно, столе мне уже довелось переживать страсти… бурные. И свои, и чужие. И — управлять ими.

Я стащил с головы бандану, провёл ладонью по черепу, по подбородку. Какое удовольствие — постоянно быть чисто выбритым! Радостно улыбнулся навстречу нечестивости богомерзкой обличателю и кар небесных призывателю.

— «Сопля голомордая»? А давай и тебе такую причёску сделаем. Ты ж теперь холоп мой. Велю — не только обреют. Выщипают. Всякую волосину. И не только на голове. А годы твои… новая волосня может и не вырасти. И будешь ты, архипастырь, гладеньким. Аки яечко пасхальное.

Молчит, сопит. И чего с этим старым дураком делать?

Беда в том, что он мне нужен. «На его доброй воле». Если, например, он во время коронации начнёт вопить о «неправде», о гневе господнем… резня начнётся прямо… в мутатории.

— Забавно. Четверть века назад тогдашний митрополит наложил на Русь интердикт. Начался раскол. Мануил после писал Смолятичу суровые письма, требовал от него поклонения патриарху. А ты раскол поддержал. Это ведь твоя идея благословить митрополита этими костями?

Я кивнул на стоящий на столе ларец.

— Ты! Как ты смеешь?! О мощах святого мученика?! О наиценнейшем вместилище благодати божеской!

Старец начал подниматься за столом, извергая хулу и обещая муки вечные.

Дать ему потрогать меня за попку? — Не поможет. Возраст, знаете ли, ориентация… традиционная. В смысле: божественная. Но использовать тактильные ощущения… хорошая идея.

Я перекинул митрополичий посох на стол и ткнул им архиерея в живот. Лалы и яхонты фривольно блеснули в одиноком луче восходящего солнца, проскользнувшем украдкой в нашу келью.

Красивая палка. Красивее моего любимого дрючка берёзового. Но тяжеловата. Если вот так, наконечником, со всей силы приложить, то, пожалуй, и убить можно.

Антоний отвалился к стенке, скрючился. Помалкивал, переживая острые впечатления от соприкосновения собственной грешной плоти с погонялкой свежего святомученника.

Стало тихо. Что позволило мне продолжить собственные размышления. И в слух — тоже.

— Забавно. Ты десятилетиями крутился между князьями. Как пескарь на сковородке. Изя Давайдович, его брат, Изя Блескучий, Жиздор, Ростик, Свояк, Долгорукий… Князь идёт в поход — с тебя молебен об одолении ворогов. Вскоре въезжает другой князь, «ворог», прежнего в гробу везут. Теперь новому «многие лета». Но ты всегда был против против патриархов. Они там, в Царьграде, менялись, но ты всегда был против. И вдруг, десять лет назад, что-то случилось. Что?

Молчит. Пыхтит. Взглядом сжечь пытается. Отвянь, дедушка, я пожароустойчивый.

Думаю, что знаю ответ. Мануила в 1136 г. ставил в Смоленск штатный, легальный митрополит от патриарха. Антония десятилетием позже — раскольник Смолятич. Антония пригрел и возвысил тогдашний его начальник — епископом Онуфрий. Онуфрий был за Смолятича, «за раскол» пошёл и Антоний. И плевать, что он грек, что они с Мануилом из одного гнезда яйца. Патриотизм? Цеховая солидарность? — Что за глупости!

Карьерист? «Твёрдые убеждения» отсутствуют? Едва раскол закончился — переметнулся к победителям. Как «двойной предатель» принялся особенно выслуживаться перед старыми-новыми хозяевами. «Приспособленинец»?

Но есть подробность…

— Тогда в Киеве приняли митрополита Константина. Тогдашнего, Первого. Кто он тебе? Друг детства?

Дыхание выровнялось, но использовать вдыхаемый воздух для произнесения слов и общения со мной — не соизволяет. Ещё разок приложить? Для гармоничности…

— Тот Константин год сидел в Константинополе, дожидаясь решения патриаршего собора «о посте в середу и пяток». Почему это так важно для вас?

— «Для вас»?!! Ты! Ты — поганый?!

Чего это он? Я, вроде, не пукал сильно. А! В смысле: язычник.

Факеншит! Как вы мне все надоели! Опять расстёгиваться. Лезть за ворот, вытягивать свой «противозачаточный»…

— Какой же я поганый? Вот крест.

Я вытащил наверх оба гайтана. На крестик Антоний глянул мельком, а вот человеческий палец с прежней душой Сухана, его потряс. Бедняга судорожно начал креститься. Потом прерывающимся голосом затянул «Отче наш».

Я поддержал: «… и избавь нас от лукавого. Аминь». Мы даже попали в тональность.

Не помогло.

— Коготь! Коготь нечестивого! Коготь оплёвываемого! Диавол! Посланец Сатаны! Изыди! Изыди от очей моих и от уст моих! Изойди дымом, развейся прахом! Господь! Отец мой! Оборони меня! Защити от демона!

Жаль, клинит чудака. Придётся… как управителя Домана в Елно? Несчастный случай в сортире… Или ещё разок попробовать вразумить?

— Уже хорошо: хоть самим Князем Тьмы не величаешь. Антоний, давай без этой потусторонней… мутатени. Мы ж не в мутатории. Крестное знамение тебя в разум приведёт?

Я широко и троекратно перекрестился.

Не помогло.