Приступ

Как известно, размер зрительного аппарата связан с длиной воспринимаемых волн. Ещё немного и Антоний будет гравитацию видеть. Чем бы его… стабилизировать?

— Вот есть у нас, чисто случайно, рояль в кустах. Э… Со слов твоих же — наисвятейшая реликвия всея Святая Руси. Коли я дух нечистый, то уж от неё-то точно смрадом расточусь и дымом улетучусь. Проверяем.

Я неторопливо подвинул к себе ларчик с Климентом. Антоний дёрнулся следом. И замер.

Ужас. Сладкий. От непредставимого, невозможного в мире земном святотатства. И — мечта. Жадное ожидание чуда. Предвкушение невиданного, очевидно явленной кары господней.

Останавливать меня он не будет. В надежде на немедленное моё возгорание и задымление.

Где у них тут крышечка открывается? — Ага. Нашёл. Осторожненько раздвинул покровы и откинул пелены.

Ну что, вполне пристойно. Тараканы не бегают, червяки не ползают, гнилью не воняют. Мумифицирование произведено качественно. Может, мне и Юльку на мощи пустить?

Погладил кончиками пальцев маленькую коричневую ссохшуюся ручку. Негр? — Нет, просто времени много прошло, потемнела. Реставраторы бы меня… трогать артефакт без перчаток… потовые железы у человека работают, влага с микробами, попадая на такие вещи…

Поднёс свои пальцы к лицу, потёр, принюхался… Радостно улыбаясь в лицо потрясённого епископа, сообщил:

— Забавно. Чувствовать на своём пальце тысячелетнюю святость. Похоже на корицу. Твой Климент хорошо пахнет.

Заботливо упаковал длань древнего Римского Папы в тряпки, закрыл ларец.

* * *

Запорный механизм — как в сувенирной шкатулке, которую жена с Корфу как-то привезла. Она тогда пыталась отучить меня курить, спрятала сигареты в ящичек. Я, когда «ухи опухли», кинулся вскрывать, а — никак. Чуть не разломал хрень в дребезги. Тут дочка со школы пришла.

— Папа! Это ж так просто! Здесь потянуть, здесь нажать. Только маме не говори, что это я тебе открыла.

Пришлось самому запоминать.

* * *

Воспоминания о прекрасных временах первой жизни, совершенно сказочных, представимых здесь ещё менее, чем счастье в Эдемском саду, отразились на морде моего лица идиотской улыбкой. В смысле: умильной, благостной, радостной.

Тут я услышал странные звуки. Будто унитаз испортился. Хотя — какие могут быть унитазы в «Святой Руси»? — Навеяло. Глюк.

Однако, оглядевшись, я нашёл причину: хлюпанье с бульканьем издавал епископ Черниговский. Он плакал. Это было так… неожиданно, так… не гармонически. Я обеспокоился.

— Антоний, ты чего? Я не хотел тебя обидеть. Ну, что ты, в самом деле? Ну ты посмотри — какой красивый… посох. Камушки эти, золочение по перекладинкам. Правда, миленько? Хочешь, поносить дам?

Старческая слезливость явление распространённое. Но после столь сильно явленный им твёрдости… как-то не ожидал. И чего делать? — А! У меня же кафтан с карманами! А в одном кармане есть… правильно угадали — носовой платок.

Пересел к Антонию, обнял его за плечи и, хотя он и пытался вырваться, утёр ему слёзы и выкрутил нос.

* * *

Чисто для знатоков: почему-то коллеги не прогрессируют носовые платки. А вот Румата Эсторский едва ли не в первую очередь этим озаботился.

Конечно, для создания такого изделия требуется существенно изменить льноводство, заново создать прядильную и ткацкую отрасли, оснастить их новыми машинами и механизмами, людей выучить…

Про устройство здешнего ткацкого станка и его берда — я уже… Про ажурные ткани русского средневековья — смотри археологию. Из святорусской «марлёвки» приличный сопливник не сделать. Всякое здешнее полотно продувается и просматривается.

«Семь одёжек и все без застёжек. Кто её раздевает — слёзы проливает» — не только русская загадка про луковицу, но и описание здешнего одеяния аборигенов. И — аборигенок.

Мудрость, сами понимаете, народная. Наблюдательность, извините за выражение, вековечная.

Однако, коллеги, надо стараться. Не всё ж сопли рукавом утирать. Дискредитируете, факеншит, светлое сопливое будущее в среднем неумытом средневековье.

* * *

— Ты… ты кто?

Факеншит уелбантуренный! Глухой, что ли? Я ж уже…!

А! Итить меня идентифицировать! Я представился именем, должностью. Неправильно! Здешняя таксономия начинается с вероисповедания. Типа: православный, боярин, русский, слуга князя Задырецкого… и уже в самом конце — Ванька.

Неприемлемо: первые позиции — не про меня. Любого аборигена сразу клинит. Дальше — только морду бить.

Антоний попытался классифицировать меня самостоятельно. Вслух, методом исключения:

— Ты не латинянин. Не поганый. Не басурманин. Не православный. Не демон из преисподней. Тьфу-тьфу-тьфу! Сгинь нечистая!

Утомляет. Всё не верит, пыжится меня… изыднуть. А я не могу! Хуже: не умею.

— Тогда… тогда ты ангел божий!

Вот это уровень! Чтобы до такого додуматься надо быть архиереем. Человеком высокой книжности, большой мудрости и огромного житейского опыта. У людей попроще фантазия останавливается на уровне домового.

Путём логических рассуждений, опираясь на труды отцов церкви и святоотеческое наследие, Антоний формализовал встретившуюся сущность и перешёл к практической реализации: попытался сползти на колени и постучать лбом об пол.