Приступ

Хорошо — лестница крышей накрыта. В смысле: мы видим патруль на стене с факелом, а он нас нет. Патруль пришёл с севера, прогулялся по верхней грани «кирпича», им там ляду открыли, свет, звуки из помещения. Они туда втроём влезли. Потом, после приличной паузы, оттуда трое вылезло. Двое — топ-топ по стене вправо. А третьего не видать.

Итого: наблюдатель у тревожного колокольчика, одна штука.

Шёпот:

— Воевода. Дверь. Заперта.

У нас проблема. Лестница, по которой мы поднялись, доходит до гребня вала. Выше — три метра городни. А боковая дверь с вала в «кирпич», с площадки на валу, куда вывела лестница — заперта. В мирное время люди ходят на стену через караулку, при приступе… должна быть приставная, прямо на галерею. Но… не видать. Внутрь занесли.

Выбить дверку — шуму будет. Наверх? Залезть наверх для моих не проблема, проблема снять невидимого под тенью крыши чудака с колоколом.

— Пантелей. Раздевайся.

— Догола?

Молодец. Глупых вопросов не задаёт.

— До исподнего. Брусила, две пирамидки. Для двух стрелков. Пантелеймона я сам подниму. Залезаешь на стену, идёшь влево, в темень под крышу. Плача и повторяя «хлеб-ця, хлеб-ця». Когда подойдёшь к мужику, или он к тебе слезет, вот так, на вытянутую руку, падаешь на землю и поднимаешь. Руку с зажжённой зажигалкой. На, держи. Стрелки стреляют по подсвеченной цели. И залезают на городню. Бегом к тому краю. Как бы парочка с той стороны не пришла. Потом мы с Суханом. Открываем ляду и вниз. Следом — остальные.

— Не, Воевода, сперва мы туда.

— Старший десятник Брусила! Я ценю твоё стремление защитить командира даже ценой жизни. Только запомни: за меня не надо умирать, надо чтобы враги мои умирали.

Молодёжь, блин. Тем более — с опытом побед. Так и рвутся совершить очередной подвиг. Мне, конечно, приятно. Но я знаю, что это проходит. С возрастом, с ранениями. С потерей друзей. Остаётся чувство долга. У тех, у кого оно остаётся.

— Бой в ограниченном помещении. Мои огрызки могут быть удобнее. Ещё. В башне четыре выхода: вперёд-назад на нижние площадки, влево-вправо — на вал за городнями. Их… присматривать. Никто уйти не должен. Стрелки остаются наверху, смотрят по заборолу. Ну что, Пантелейка, готов? Стрелки — на пирамидки. Я тебя… а ты, однако, маленький да тяжёленький… Спокойно. Не торопись. Приготовился. Пшёл.

Я не спеша, чтобы не сорвался, поднял мальчишку на вытянутых руках, убедился, что он лёг там, распластался телом, подтолкнул наверх ледяные, маленькие, детские босые ступни. Стрелки уже заняли позиции. Стрелять, стоя на плечах своих товарищей… такой приём мы не отрабатывали. Прижавшись, для устойчивости, грудью к заснеженному венцу сруба, положив лук горизонтально… ересь. Но если очень хочется, то можно.

Слева, из невидимого снизу пространства доносится жалобный голосок моего вестового:

— Хлеб-ця, у-у-у, ы-ы-ы, хлеб-ця…

И вдруг изумлённый мужской голос:

— Ты… сопля… ты откуда взялся?! А ну брысь с отседова! Я те ща батогом…

— Дяденька… не надо… хлеб-ця… — треск колёсика зажигалки, нежный звон тетивы, два сухих негромких щелчка попавших стрел, шорох стремительного движения одежды стрелков по краю сруба… Есть. Пошли мы. Быстро. Парни в темноте сводят руки в замок, я с маху вскидываюсь на препятствие. Кажется, парни охнули, но я уже на стене, броском к белеющему метрах в восьми пятну:

— Цел?

— А? Ага. Х-холодно. За-заж-жигалка. Упала.

— Не беда. Я тебе новую подарю.

— И… с него… течёт.

Присмотревшись вижу: по тёмным плахам помоста растекается лужа от лежащей на расстоянии вытянутой руки тёмной кучи. Странно: после стрел такого кровотечения из тепло одетого человека… А, понял, кто-то из пробегавших лучников не упустил возможности «обагрить сталь кровью врага» — перерезал сигнальщику глотку.

Хорошо, что на «Святой Руси» скальпов не снимают — это более долгое дело.

Можно было и снять: время у нас есть. Вдалеке, на южной стене виден факел. Ещё один патруль возвращается. Ждём. Лентяи: тянутся нога за ногу. У меня тут ребёнок мёрзнет, а они плетутся будто с барышней на плэнере. Двое? — Нет, трое.

На десяти шагах, когда ни темноте под крышей, ни серой окраске кафтанов, спрятавшихся за столбы галереи стрелков, уже нельзя доверять — залп. Мечники кидаются вперёд добить патрульных, выкинуть с деревянного помоста упавший факел.

Хорошо, что у моих людей сапоги без подков и шпор. Иначе бы… я не расслышал. Как у нас за спиной поднялся люк. А дрожащий от холода и впечатлений напротив него в темноте галерии Пантелеймон закричал:

— Сзади, ляда!

Пшш-теньк-тык. Терпило навскидку пробивает стрелой грудь подслеповато помаргивающего со света, вылезшего по пояс мужика. Того отбрасывает ударом назад, и он, продолжая держаться рукой за ручку люка с внутренней стороны, начинает сползать вниз.

Вот сейчас эта… крышка закроется и внутрь хрен попадёшь.

Прыгаю вперёд, уже с палашом в руках. Отмашка над головой страдальца. Кисть остаётся на рукояти люка, крышка, грохоча, валится назад на настил. Мужик, поливая всё вокруг кровью из обрубка руки, хрюкает. Но продолжает торчать в отверстии по грудь.

Факеншит же! Дырку занял!