Прививка от невежества

— Так и лечили, — продолжал Ахмед. — Потом русские сильно дали. Попробовали с японцами в рукопашку, куда там… Нашим железом и порохом как раз и дали.

— В смысле вашим? — не понял я.

— Так китайцы ж порох с железом придумали. Вот нашими элементами нам и дали.

— Да, металл, — вспомнил я. — Один из самых интересных элементов, стоящих ближе всех к стихии Вода. Ну, а потом?

— Потом бабахнуло рядом, и я горькую пить начал, не могу остановиться и — все. Позже меня кололи, я сам себя колол — бесполезно. Что-то тут изменилось, — он постучал себя по голове.

— И давно пьете? — поинтересовался я.

— С Хал Кин Голла и пью.

В моей голове все смешалось. Там, в доме, сидели ребята, испугавшиеся самих себя. Возле дома ждала толпа азиатов, готовая из одного сделать троих, только бы лук собрать. А рядом со мной стоял здоровенный квадратный мужик, от которого шел тяжелый запах алкоголя. Но при этом он плевал на понятия о возрасте и алкоголизме. Что Ахмед пьяный, можно было догадаться только по запаху.

— И много в день получается? — спросил я.

— И не спрашивай, — махнул рукой Ахмед, — много.

Мне сразу расхотелось рассказывать ему, как алкоголь меняет состав крови и все остальное.

— Что же дальше? — не выдержал я.

— А то, — сказал Ахмед, — что удивляюсь я, как это Фу Шин, — произнеся имя Учителя, он упал ниц, потом, встав, продолжил, — дал вам этот дом. Последний раз здесь жил я.

— Расскажите.

— А что рассказывать. Учитель, — Ахмед на этот раз поклонился, — выписал из Пекина специалиста-иглотерапевта. Вот такого китайчика, — он чиркнул ребром ладони себе по животу. — Гордый был такой, даже личный туалет себе построил. А не пил вообще никогда в жизни. Вот и поселили нас в этом доме людей лечить. Съезжались отовсюду. Ну и пошло дело…

— В смысле?

— В смысле того, что гордился он неделю, ну, а потом мы с ним дали… Еще через неделю любая болезнь три бутылки водки стоила.

— А что, Учитель не знал?

— Народ не предаст, особенно тогда, когда ему выгодно. А еще через пару недель закрылась эта кроха в своем туалете и начала жалобно выть. Понятно, куда же ему пить, гному несчастному. Вот такие дела, Серега. Теперь вы здесь будете жить, посмотрим, как получится.

— А вам сколько людей на лук? — спросил я.

— Какой там лук, — махнул рукой Ахмед. — С тобой хотел познакомиться, да и вообще…

— Может, тогда к людям пойдем? — предложил я.

Во дворе на меня снова налетели азиаты.

— Семнадцать человек! — орал я. — Семнадцать!

Потом схватил за руку самого противного, маленького и горбатого.

— Ты кто?

— Родственник, — злобно прошипел он.

— Кровный? — грозно спросил я и потащил его к воротам. — Где твоя машина?

Испуганный азиат показал пальцем на задрипанный “Москвич”.

— Поехали на поле.

Ехали долго. Его луковое поле напугало меня до полусмерти.

— Здесь же не хватит и тысячи человек! — орал я.

Обратно ехали под злобное сопение маленького азиата. “Совсем с ума посходили, — думал я. — Жадность еще страшнее глупости. Сажают, сколько могут, а потом все сгнивает на корню.”

Во дворе по-прежнему ждали. Воплей хватило еще на несколько часов. С огромным трудом я поделил людей, как мог. Все разошлись недовольные. Оставив ребят, я пошел в дом к Учителю. Татьяна была с женщинами. Пустынный, холодный двор. Яркое солнце уже отказывалось греть Чуйскую долину. Из кухни вышла Зульфия.

— Зови своих обедать, — сказала она.

После обеда все опять побрели в новый дом. Только лишь на исходе дня я обратил внимание на огромный розовый куст с красными цветами, растущий возле летней кухни. Несколько бутонов еще даже не распустились. “Странно, — удивился я. — Когда же они успеют, ведь так холодно?” Долина начала раскрывать себя по-новому.

Захотелось пойти попрощаться с цветочной поляной, но ее не оказалось, растаяла без следа. Одна лишь густая пожухлая трава. Я тупо бродил по желто-зеленой мокрой каше. Хотелось заглянуть вперед, что будет дальше, но страх не пускал, а если страх победить, останется ли это желание? Желание, которому, наверное, не дано сбыться.

Ледяная поляна, с умершими цветами. Как быстро они умирают. Была ли она вообще, была ли эта воинствующая азиатка, воинствующая нежная птица? Долина объяснила, что я не просто охотник, стреляющий по птицам, а еще и охотник, стреляющий в самого себя.

Ледяная каша из мертвых цветов обжигала колени, они уже почти не гнулись. А я ходил и ходил, вытаптывая глубокие мокрые борозды, как будто они могли чем-то помочь испуганным ребятам, затаившимся в доме, жадным азиатам, мечтающим о горах лука, маленькой девушке, влюбленной в меня и кинжалы, воину, умирающему от опиума, Учителю, окруженному невежественными учениками. Я прощался с поляной, в бессильной злобе втаптывая в землю воспоминания о душистых цветах, теплом солнце и далеком родном доме.